Петербурга сделано не было, как не было представлено государю никаких записок или меморий, которые обычно составляются всегда, когда министр имеет в виду доложить государю какой-либо принципиальный вопрос, а тем более испросить определенных его указаний. Под конец своего ответа, по словам Столыпина, Чарыков как бы вскользь сказал ему, что, вероятно, газетная заметка повторяет какой-либо слух, заимствованный из прежнего времени и неоднократных разговоров Извольского с Эренталем, еще в бытность последнего послом в Петербурге, на излюбленную комбинацию Извольского о желательности соединить наше согласие на аннексию Австрией Боснии и Герцеговины, — от чего нам все равно рано или поздно не уйти, да мы в этом, по его мнению, и мало заинтересованы, — с получением согласия Австрии на принципиальную поддержку нас в давнем предположении Извольского добиться этим дешевым для нас путем открытия для нас проливов, на что он очень надеется, если только мы заручимся согласием Австрии и этим путем нейтрализуем отношение Германии.
Я ответил Столыпину также полным моим неведением, удостоверив его, что Извольский никогда ни по одному европейскому вопросу не советовался со мною и даже нередко на мои к нему обращения отговаривался, что он имеет указания государю вообще не вводить Совет министров в дела дипломатического ведомства, так как они находятся исключительно в руках самого государя и его, как докладчика государю по всем вопросам нашей внешней политики.
Исключение из этого правила допускалось им только для дел, касающихся Китая, Японии и Персии, по которым, еще со времени графа Витте и графа Ламсдорфа, установилось, что все существенные вопросы проходят при постоянном участии министра финансов в силу того, что Китайско-Восточная железная дорога находится в его ведении, в Персии имеет огромное значение Учетный и ссудный банк, а в отношении Японии Извольский часто в шутку говорил, что он был бы рад вообще передать мне весь японский отдел его министерства.
Мы разошлись после этого разговора на том, что Столыпин обещал мне на ближайшем его всеподданнейшем докладе у государя, собиравшегося уехать в Крым, узнать, был ли затронут этот вопрос при отъезде Извольского в отпуск.
Столыпин не сказал мне, что он получил извещение, подтверждающее венское сообщение и из нашего «Нового времени», с которым он поддерживал близкие отношения через своего брата А. А. Столыпина, как не сказал мне и о том, что ему стоило большого труда уговорить газету не писать еще ничего по этому поводу и не поднимать кампании против Извольского, по крайней мере, пока ему не удастся узнать отношение государя к этому инциденту.
Наутро Чарыков пришел ко мне, как к своему лицейскому товарищу, и сказал, что это положение чрезвычайно щекотливое, так как он не знает в точности, где находится сейчас Извольский, несомненно выехавший уже из Бухлау, но что он думает, что слух этот совершенно справедлив, и неприятность его не столько прискорбна для нас по существу, сколько по совершенной ненадобности именно нам облегчать положение Австрии, несомненно давно решившейся аннексировать эти провинции, но не нам же, естественным покровителям славянских народностей, протягивать руку Габсбургскому Дому в достижении его мечтаний, которые, во всяком случае, будут восприняты болезненно славянским миром, и на нашу голову посыплются обвинения в какой-то закулисной интриге, совершенно ненужной для нас.
Сам он, кроме того, еще и твердо убежден и в том, что этим шагом мы не приближаемся ни на йоту к разрешению вопроса о проливах. Извольский, по его словам, постоянно возвращается к его излюбленной комбинации и верит в то, что он проведет Эренталя и сделает великое русское дело, не поступаясь никакими нашими интересами, так как никто не верит в то, что когда-либо Берлинский договор будет пересмотрен, и вопрос о Боснии и Герцеговине получит иное решение, нежели то, временное, которое было принято в 1878 году.
Он прибавил, что Суворин рвет и мечет по поводу самовольства Австрии и не хочет допускать и мысли о том, что мы сыграли тут такую странную роль без всякой в том надобности, а когда станет ясно, что Извольский попался на эренталевскую удочку, то он не сомневается, что положение нашего министра иностранных дел будет весьма незавидное и в глазах всей Европы. Уходя от меня, Чарыков сказал мне вскользь, что он считает свое положение невыносимым и очень надеется на то, что ему скоро удастся покинуть свой незавидный пост, так как Извольский докладывал уже государю о его просьбе назначить его на место посла в Константинополь, вакансия которого должна очень скоро освободиться. Так оно и случилось.
Несколько времени спустя Извольский очень искусно убил одним выстрелом двух зайцев: исполнил желание своего однокурсника по лицею Чарыкова, и доставил большое удовольствие Столыпину, предложив его другу и шурину Сазонову, давно уже тяготившемуся своим бездействием на посту русского посланника при Папском престоле, должность товарища министра иностранных дел, которую он принял с большим восторгом.
Два года спустя этот шахматный ход очень помог самому Извольскому получить место российского посла в Париже, чего он давно добивался и, наконец, преуспел в своих мечтаниях, найдя поддержку в Столыпине, но предварительно подготовив почву к тому, чтобы преемником его на министерском кресле был не кто иной, как тот же Сазонов.
Два дня спустя П. А. Столыпин снова позвал меня к себе и сказал, что он имел длинный разговор с государем и узнал от него, что никаких полномочий он Извольскому не давал, да тот их и не спрашивал. По существу же дела у Столыпина осталось совершенно определенное впечатление, что государь глубоко возмущен этим инцидентом, и прямо сказал Столыпину, что ему просто не хочется верить, чтобы Извольский мог сыграть такую недопустимую роль, которою он поставил и себя, и государя в совершенно безвыходное положение, так как, если даже оправдается версия, что он обусловил наше согласие содействием нам Австрии в разрешении в нашу пользу вопроса о проливах, то все же мы останемся в самом невыгодном для нас положении: всякий просто скажет, что мы помогли Австрии вытащить каштаны из печки без всякой для нас пользы, так как для всех ясно, что никакой реальной помощи мы от Австрии не получим, да и не от нее зависит разрешение такого «мирового вопроса».
Столыпин сказал мне, что государь два раза отметил, что ему в особенности противно, что всякий скажет, что русский министр получил от своего государя полномочия без всякой надобности
