не отступится от своего решения, и в таком случае весь вопрос провалится, и учреждение нового Генерального морского штаба будет отложено на неопределенное время.
На этом мы расстались, и я обещал Столыпину, тотчас после голосования, заехать к нему и сказать, чем дело закончится.
В общем собрании Государственного совета повторилось в точности все то, что происходило в Финансовой комиссии. Морской министр отстаивал свой проект по существу и открыто заявил, что ему очень прискорбно, что по его ошибке произошло неправильное решение в Государственной думе, и просил Совет вывести его из трудного положения, не задерживая своим отрицательным отношением, — хотя бы и при допущенной несомненной ошибке, — столь необходимого для нашего флота органа, как намеченный Генеральный штаб.
Его поддержал председатель Финансовой комиссии Дмитриев, также отметивший несогласованность со статьею 96 Основных законов.
От имени оппозиции по законопроекту произнес очень резкую речь П. Н. Дурново, поддерживая проектированную меру по существу, но не обинуясь заявив, что решением Думы нарушаются прерогативы монарха и что ими поступаться мы не имеем никакого права, по каким бы побуждениям ни старались мы разделить неправильное и опасное решение Государственной думы, принятое, несомненно, совершенно сознательно. По его заключительному заявлению, становясь на сторону Думы, мы создадим прецедент, от которого мы не освободимся никогда, и, вероятно, весьма скоро пожалеем о нашей недопустимой уступчивости.
В моем выступлении я прямо оговорился, что делаю это исключительно ввиду болезни председателя Совета министров, которому одному принадлежит право говорить от имени правительства. Я воспользовался частью его наброска и прибавил от себя очень немногое, подтверждая точку зрения Финансовой комиссии, и остановился на отражении главного аргумента Дурново — создания опасного прецедента, доказывая, что в делах законодательства не может быть прецедента там, где есть сознаваемое всеми отступление от одной из статей Основных законов и еще более категорическое заявление самого ведомства, допустившего невольную ошибку, о том, что оно воздержится от повторения ее в будущем.
За исключением резкого тона речи Дурново, все заседание носило скорее вялый характер, потому что все сознавали, что нового ничего сказать нельзя, и все желали одного: скорее положить голосованием конец слишком затянувшемуся кризису.
Результат голосования превзошел все ожидания. Против законопроекта голосовали одни правые, да и то не все, а лишь небольшая часть так называемых нейдгардтцев, большинство же в пользу принятия думской редакции оказалось весьма внушительным.
Законопроект, как прошедший все теснины, был немедленно представлен государю, и все с нетерпением ждали его возвращения. Долго он, однако, не возвращался, и председатель Государственного совета Акимов даже осведомлялся о его судьбе. Государь дал ему уклончивый ответ.
Столыпин начал поправляться и после первого выезда поехал в Царское Село, предупредив меня по телефону, что тотчас по возвращении скажет мне о результате его свидания с государем, так как и его тяготила эта неизвестность.
Довольно поздно в тот же день он сказал мне по телефону же, что очень устал от поездки, что государь был с ним исключительно милостив, но на вопрос его о судьбе дела о Морском генеральном штабе сказал ему, что он не принял еще окончательного решения и отложил его до свидания с ним, потому что это дело его очень беспокоит и он все еще не знает, на чем остановиться.
Столыпин передал мне, что разговор продолжался более получаса и он снова развил государю свою точку зрения, вполне совпадающую с мнением большинства Государственного совета, и старался рассеять опасения относительно прецедента и покушения на ограничение прерогатив монарха. По словам Столыпина, государь сказал ему, что он читал всю мою речь, нашел ее весьма умеренною и даже построенною очень искусно и прибавил только, что «все же статья 96-я нарушена, хотя, разумеется, не следует преувеличивать опасности такого нарушения».
У Столыпина сложилось убеждение, что государь подумает еще некоторое время и кончит тем, что утвердит законопроект, тем более что последнее его слово было: «Эту Государственную думу нельзя упрекать в попытке захватить власть, и с нею ссориться нет никакой надобности».
Прошло еще несколько дней. Под вечер 25 апреля Столыпин позвонил ко мне по телефону и спросил, не могу ли я вечером приехать к нему.
Когда мы остались одни в его кабинете, он протянул мне собственноручное письмо от государя, помеченное: Царское Село, 25 апреля 1909. Вот его копия, которую я тут же снял с разрешения Столыпина, и она сохранилась у меня в том виде, как я списал ее в этот вечер.
«Петр Аркадьевич.
После моего последнего разговора с Вами я постоянно думал о вопросе о штатах Морского генерального штаба.
Ныне, взвесив все, я решился окончательно представленный мне законопроект не утверждать. Потребный расход на штаты отнести на 10 млн. кредит.
О доверии или недоверии речи быть не может. Такова моя воля.
Помните, что мы живем в России, а не за границей или в Финляндии (Сенат), и потому я не допускаю и мысли о чьей-либо отставке (Подчеркнуто в подлиннике.). Конечно, и в Петербурге, и в Москве об этом будут говорить, но истерические крики скоро улягутся. Поручаю Вам выработать с военным и морским министрами, в месячный срок, необходимые правила, которые установили бы точно неясность современного рассмотрения военных и морских законопроектов.
Предупреждаю, что я категорически отвергаю вперед Вашу или кого-либо другого просьбу об увольнении от должности.
Уважающий Вас
Николай».
Когда я прочитал это письмо, я спросил Столыпина, заходила ли при последнем свидании его с государем речь об его отставке и вообще можно ли было заключить, что этот вопрос был затронут хотя бы в самой отдаленной форме?
Я получил категорический ответ, что весь обмен взглядов происходил в направлении, ничего общего не имевшем с отставкою не только его самого, но кого-либо другого, например, морского министра, не говоря уже обо мне, так как государь отлично знал, что только его болезнь вызвала мое появление в Государственном совете, да и сам он не раз выразился, что я снова выручил его из трудного положения, вызванного его болезнью.
