же неровно, нервно и завораживающе, как говорил. Нет, лучше, чем говорил: его английский на письме выглядел куда проще и убедительнее, чем его итальянский. Но какой смысл писать про убийства в сетевом дневнике? К чему этот риск, постоянная возможность разоблачения? Так он понимает свою правоту и свободу? Может быть, он хотел, чтобы его поймали. Хотел быть наказанным.
Остаток ночи я пролежала, глядя в потолок и пытаясь собрать свои мысли, в висках у меня билась тяжелая красная вода. Я старалась только думать и ничего не чувствовать, моя душа покрывалась смолой, будто покорное насекомое. Несмотря на факты, что-то не клеилось, не поддавалось разумению. Слишком много странных вещей поднялось на поверхность этой истории. Всплыло животом кверху, будто мертвые сизые рыбины.
В ночь убийства брата — первого марта — Садовника не было в «Бриатико». Он ездил в детский санаторий на гостиничной машине, вместе с библиотекаршей, значит, у нас есть свидетель и алиби. Дальше начинается странное: описав в подробностях свою неудачную попытку утопить капитана, он ничего не сказал про удачную. То есть ни словом не упомянул. Сцена в хамаме выглядит как разговор двух людей, едва знающих друг друга по имени. Что ж, небольшая неувязка не означает, что гипотезой можно пренебречь, сказал бы наш преподаватель криминалистики.
И еще одна странность: зачем он вообще столкнул капитана в воду? Ведь марка могла оказаться у жертвы с собой, как когда-то у хозяина гостиницы. И вместе с ним ушла бы на дно. Во имя чего рисковать добычей? Допустим, у него была другая причина для убийства, такая дикая, что мне и в голову не приходит. Может быть, у них было что-то в прошлом. Прошлое — самая мучительная причина для ссор, избыть ее невозможно, как невозможно избыть содеянное зло.
* * *
— Вот отсюда я его и увидел, — сказали у меня за спиной, я вздрогнула, обернулась, и полуденное солнце брызнуло мне в глаза.
Это значило, что я провела на борту не меньше двух часов, заснула прямо на рундуке, разомлев от жары и вина. Прикрыв глаза рукой, я различила хозяина лодки: он стоял на корме, разглядывая мою бутылку на свет. Похоже, цвет вина его удовлетворил, потому что он кивнул, отхлебнул из горлышка, сбросил сандалии и сел со мной рядом.
— Кого увидели? — Я подвинулась, принимая протянутую мне бутылку.
— Убийцу. Он шел от рощи к набережной, брел, волоча за собой что-то тяжелое. Мне даже в голову не пришло, что он тащит человека, а не мешок с рыбой, украденный с чьей-то палубы. В ту ночь я проснулся от холода, вылез на палубу за углем для печки, услышал шум и стал светить в темноту фонарем.
— Вы его узнали?
— Нет! Я был таким глупцом, что вернулся в каюту и лег спать. Я мог бы спросить себя: зачем вору мешок оставленной на ночь рыбы? Она ничего не стоит, наутро ее продадут вчетверо дешевле, а то и просто раздадут. Ты же знаешь, сколько народу кормится от рыбацких щедрот.
— Вам не следует себя винить, — сказала я, но он меня не слышал.
— Догадайся я выйти на берег и заглянуть в здание рынка, я мог бы обнаружить Бри в корыте с солью, еще живого. Думаю, убийца положил его туда, чтобы имитировать казнь. Ты ведь знаешь, что у сицилийцев на тело казненного бросают горсть соли. Это значит, что благородный человек не стерпел обиды!
Я молча смотрела на него, в горле у меня пересохло. Солнце уже садилось в лагуну, к восьми часам мне нужно было бежать на работу, где ждали вечерние пациенты, но я будто приросла к рундуку.
— Я виноват не только в этом, девочка. — Старик допил остатки вина и сунул бутылку в пустую нишу для компаса. — Мне следовало отговорить его от опасной затеи, когда он пришел ко мне на лодку в середине февраля. Но он не стал меня слушать. Ему казалось, что судьба посылает ему возможность, которой грех не воспользоваться.
— Он рассказал вам, что собирается сделать?
Пеникелла грустно посмотрел на меня, встал, сделал знак пересесть на канаты и принялся рыться в рундуке. Сначала он вытащил оттуда соломенную шляпу, потом пустую бутылку, еще одну, а потом, запустив руку поглубже, достал сверток в промасленной бумаге и протянул его мне:
— Думаю, это должно быть у тебя. Беретта 92S, старенький, но за ним хорошо приглядывали. В то утро сторож принес его мне, он нашел его возле тела твоего брата, там же лежал и бумажник, который он взять не решился. Бумажник забрал комиссар, но это пустяки, а найди он там пистолет, на твоего брата повесили бы убийство Аверичи.
— Витантонио взял пистолет? — Я не стала брать сверток в руки. — Просто взял и унес улику с места преступления? Но это же подсудное дело.
— Есть вещи поважнее. Житель Траяно грабит и убивает хозяина поместья? Это плохо для деревни. И плохо для вашей семьи. Витантонио — старый человек и понимает это.
— Но Бри не убивал. Пистолет ему подбросили. Вы же это знаете. Насчет бумажника я не уверена, и это приводит меня в отчаяние.
— Негоже так думать о родном брате. — Он хмуро поглядел на меня и положил сверток на палубу. — В конце февраля Бри приходил ко мне на катер, очень расстроенный. Сказал, что, наткнувшись на тело, лежавшее в беседке, не сразу понял, что человек мертв, он хотел ему помочь, но перемазался в крови и понял, что обнимает покойника. Потом он увидел бумажник, отброшенный в траву, и не смог удержаться. Он решил, что отнесет его в полицию. Но не успел, как видишь.
— Бумажник лежал на траве? — Я вскочила на ноги, мне хотелось расцеловать старика, но он жестом усадил меня обратно:
— Бри был уверен, что видел там женщину сразу после выстрела. Она вышла из кустов, но, увидев его, испарилась, будто клочок тумана. А потом в деревне заговорили, что вдова арестована и ее любовник тоже.
Я закрыла глаза и подставила лицо закатному солнцу, слушая, как вода
