Как жаль, что нет лыж: мы их сбросили, чтобы облегчить сани. И вот в этот сияющий день Крин отправился за помощью. Я весь день волновался, далеко за полночь не мог заснуть и всё поглядывал на небо, не портится ли погода, но небо оставалось ясным. Вот, думал я, сейчас он уже на мысе Хат или поблизости; хотя он, конечно, мог провалиться в трещину — это ведь дело случая; были моменты, когда я пугался: сейчас запуржит, погода в этих краях так неустойчива! После ухода Крина я оставил мистера Эванса одного и отправился в Угловой лагерь, благо до него не больше мили, посмотреть, не осталось ли там, на наше счастье, провизии.
И действительно, нашёл немного масла, сыра и патоки — она предназначалась лошадям. Я подошёл и к мотосаням и принёс оттуда — пока погода позволяет — ещё немного керосина. Потом привязал кусок брезента к бамбуковому шесту и водрузил над санями — теперь мимо не пройдёшь. В Угловом лагере нашёл записку от мистера Дэя; он предупреждал, что между ним и морским льдом, особенно в районе острова Уайт, масса опасных трещин. Я, конечно, расстроился — ведь именно там сейчас Крин. Пеший, он скорее угодит в трещину, чем если бы был на лыжах. Но мистеру Эвансу ни словом не обмолвился о трещинах, решил, что лучше ему об этом не знать. Сказал только, что нашёл записку и что всё в порядке.
19 февраля 1912 года
Сегодня мистеру Эвансу как будто чуть лучше, выглядит он пободрее, отдых пойдёт ему на пользу и поможет набраться сил. Мы с ним гадаем, когда может прийти помощь, но, день-другой, конечно, придётся подождать. Утром было очень холодно и сумрачно. Температура быстро падает. Сегодня вся наша палатка покрылась инеем — верный признак похолодания.
Утро выдалось очень пасмурное, но в течение дня небо прояснилось, однако мыс Хат всё равно не виден. Неужели бедняга Том ещё не дошёл до места? Еды у нас, считай, нет, только галеты в достатке, а вот с керосином порядок. Его с пол-галлона, задержится помощь и провиант выйдет — мы продержимся на кипятке. Я продумал план действий на тот случай, если помощь не придёт: конечно, надо быть ко всему готовыми, хотя мы не теряем надежды на лучшее. Мистер Эванс, конечно, не сможет идти, он и стоять-то уже не в состоянии.
Обнадёживает лишь то, что мы могли не заметить собак, тогда на мысе Хат кто-нибудь должен быть. Я замёрз и больше не могу писать. Теперь солнце заходит в полночь. Будь всё хорошо, мы бы сейчас были уже дома.
20 февраля 1912 года
Вторник, плохой день. Всё утро мела позёмка, временами она переходила в пургу. Весь день провели в палатке, стараясь согреться. Еды мало, только галеты. Мистер Эванс примерно в том же состоянии, но не унывает. Мы прокручиваем наше путешествие с начала до конца, в этих разговорах прошли все три дня. Как-то они там, те, что позади; если им повезло, они сейчас уже на Барьере{146}. Мы гадаем, в каком состоянии лёд у мыса Хат — не вскрылся ли, есть ли весточки из дому, хотя о доме стараемся вспоминать пореже — перечисляем только, что мы будем есть по возвращении. В наше меню, по-моему, попало всё вкусное, что только есть на свете.
Конечно, отдуваться придётся в основном Новой Зеландии; уже там мы рассчитываем наесться досыта яблоками и домашними пирогами, не слишком жирными, чтобы съесть побольше. Интересно, прибыли ли мулы, ведь мне поручен уход за ними до возвращения капитана Отса, так как Антон отплыл на родину или собирается отплыть в ближайшее время. Надо спешить, корабль должен уйти 2 марта, дольше оставаться в этих водах ему небезопасно. Писать очень холодно, погода по-прежнему плохая, так что нечего и ждать, что в такую пору кто-нибудь придёт. «А-аа-а! — вырвалось тут у нас обоих. Собаки! Наконец-то помощь! Кто там?» В мгновение ока я выскочил из палатки. «Да, сэр, всё в порядке!» Это были доктор и Дмитрий. «Как вы нас заметили?» «Флаг, Лэш», объяснил Дмитрий. Доктор: «Как мистер Эванс?» «В порядке, но чувствует себя плохо». Приход спасателей сразу повысил его настроение{147}. В несколько минут мы поставили их палатку, и я тут же принялся готовить из привезённой провизии обед для всех, а мистеру Эвансу — отдельно, без пеммикана, с луком и другими полезными вещами, которые припас для него доктор. Дмитрий вынул из мешка здоровенный кусок кекса — мы на верху блаженства. Вечером доктор осмотрел больного, и мы без конца говорили обо всём подряд, но в основном о новостях из дому, о вспомогательных партиях, о корабле и прибывших на нём людях и мулах. С огорчением услышали, что он не смог подойти близко к берегу; долго ещё разговаривали, даже не припомню, о чём, потом начали устраиваться на ночлег. У меня такое ощущение, будто я родился заново; у меня с души упал камень, я вновь увидел на небе яркий просвет надежды, мрак рассеялся. Снаружи бушует пурга, доктор и Дмитрий ушли в свою палатку и легли спать, лягу спать и я, хотя, конечно, заснуть не смогу.
21 февраля 1912 года
Погода подкачала, пришлось отсиживаться в палатках, пока не развиднеется. Выйдем, как только стихнет пурга; очень холодно, и мы не вылезаем из мешков, но это всё ничего, главное — у нас теперь полно еды. Уже ночь, и все легли спать, так как пурга не стихает.
22 февраля 1912 года
Ветер улёгся около 9 часов вечера, мы тут же стали собираться и в 10 часов были готовы выйти; хотели одолеть весь путь за два перехода. Бедным собакам очень тяжело идти; распределились так: мистер Эванс на санях Дмитрия, а на других я с доктором. Прошли примерно половину пути и сейчас поставили лагерь — и собакам и нам нужен отдых. Сделали 16 миль; мы с доктором чередовались: один сидел на санях, второй бежал рядом и подгонял собак. Иногда проваливались в снег по колено, но выбирались и шли дальше. Ноги у меня сейчас — самая сильная часть тела, но я устал и буду рад наконец дойти до дома. Кончаю, мне надо поспать, скоро уже в путь, но поверхность становится лучше после того, как мы миновали остров Уайт и ясно различаем впереди землю. Скала Касл и милый старина Эребус с султаном дыма над ним выглядят так величественно! Вокруг ясно, тихо, спокойно. Какая резкая перемена по сравнению с тем, что нас окружало несколько дней назад и как нам виделось будущее. Дмитрий и доктор сделали для нас всё, что только в человеческих силах.
22 февраля 1912 года
Дали собакам отдохнуть и двинулись дальше; в час дня пришли на мыс Хат, здесь можем спокойно переждать несколько дней. Дмитрий и Крин идут на мыс Эванс: корабля нигде не видно. Раздобыли тюленьего мяса и льда, чтобы сварить еду. Мистер Эванс чувствует себя лучше, сейчас спит. Теперь мы ждём почту. Смешно, но всё время мы чего-нибудь да ждём; даже сейчас, когда мы в полной безопасности.
[На этом дневник Лэшли кончается.]
Крин рассказал мне, как он шёл.
Вышел он утром в воскресенье, в 10 часов утра, «поверхность была хорошая, даже, можно сказать, очень хорошая», и он сделал около 16 миль до остановки. Погода ясная.
У него было с собой три галеты и две плитки шоколада, он минут пять передохнул, сидя на снегу, съел две галеты и шоколад, а одну галету положил обратно в карман, про запас. Он не замёрз и спать не хотел.
Продолжая путь, он часов через пять миновал Безопасный лагерь, оставшийся справа от него, и в понедельник, по его мнению примерно в полпервого дня, усталый, замёрзший, достиг края Барьера. Погода портилась. Позади было ясно, но над мысом Блафф и островом Уайт всё заволокло, хотя мыс Армитедж и скала Касл ещё просматривались. Он спустился на морской лёд, несколько раз, поскользнувшись, падал на спину.
Погода между тем становилась всё хуже и хуже. На краю Барьера дуло несильно, здесь же бушевал свирепый ветер, с метелью и позёмкой. Он направился к Гэпу, но не сразу его нашёл. Боясь потратить на поиски последние силы, он решил обогнуть мыс Армитедж, но вскоре почувствовал, что финнеско промокают (у него не было с собой кошек), и вернулся к тому месту, где полагалось быть Гэпу. Вскарабкался на берег слева от Гэпа и пошёл по склону холма Обсервейшн, чтобы избежать скользкого льда. С его вершины ещё можно было различить, правда смутно, очертания мыса Хат, но ни саней, ни собак он не разглядел. Крин сел с подветренной стороны холма и съел последнюю галету, заедая её льдом — «очень пить хотелось», — соскользнул со склона, и тут ему показалось, что внизу под ним открытая вода — он шёл без очков, и глаза устали от напряжения. Но, приблизившись, понял, что это припай — гладкий, словно отполированный, морской лёд, и по нему-то, придерживаясь всё время кромки, дошёл до хижины. Уже совсем вблизи от неё он увидел на морском льду сани и собак. Теперь ветер дул вовсю, пуржило. В доме его встретили доктор и Дмитрий.
«Сначала он дал мне добрую рюмашку и только потом тарелку овсянки, но — впервые в жизни — я не мог проглотить пищу, лишь бренди всё исправил».
