Я рвался выйти в путь, как только передохнёт пришедшая с мыса Эванс упряжка, но мне помешала пурга. Утром 25-го снег шёл стеной, но к полудню прояснилось настолько, что мы смогли упаковаться. Когда мы залезали в спальники, был виден Обсервейшн. В 2 часа ночи мы выступили.
Я, признаться, испытывал известные опасения. Прежде мне не доводилось управлять не то что целой упряжкой, но даже одной собакой; я не умел прокладывать курс, а до склада Одной тонны 130 миль, и расположен он посреди Барьера, вдалеке от каких-либо заметных ориентиров. И пробиваясь ночью сквозь ветер и позёмку, я думал, что ждать нам нечего, остаётся только надеяться на провидение. Однако всё складывалось очень хорошо. Дмитрий, как и в течение почти всего нашего путешествия, вёл упряжку впереди и своим острым глазом подмечал все особенности местности, помогавшие отыскивать дорогу. Я же почти ничего не видел, потому что при такой низкой температуре очки, без которых я не могу обойтись, запотевают. Мы захватили три ящика собачьих галет из Безопасного лагеря и ещё три из закладки в 16 милях от мыса Хат.
Здесь мы дали собакам несколько часов отдыха и в 6 часов вечера снова вышли в путь. Освещение весь день было отвратительное, дул сильный ветер, но к моему великому облегчению спустя четыре часа мы нашли Угловой лагерь по развевающемуся над ним флагу, хотя самый гурий не был виден уже в ста ярдах. Здесь находилась последняя закладка собачьего корма, и мы накормили досыта собак, которые прошли за день 34 мили (уставные) — больше, чем мы предполагали. Беспокоило лишь то, что оба имевшихся у нас одометра плохо работали; тот, что поисправнее, ещё показывал с грехом пополам пройденное расстояние, но что касается более подробной информации, то тут царила полная неразбериха. Минимального термометра у нас не было, а обычный показывал -4° [-20 °C].
«27 февраля. Гора Террор оказалась сегодня нашим другом: её склон точно над Ноллом оставался виден, когда всё вокруг затянуло, мы оглядывались на него и таким образом ориентировались. Вышли мы в сильную позёмку, опасались, что ничего не отыщем, но то ли по счастливой случайности, то ли ещё почему нашли всё: сначала мотор, затем через 10 миль снежные укрытия для лошадей; около них остановились и выпили по чашке чая. Я собирался сделать 15 миль, но мы прошли 18,5 — скольжение было просто замечательное. После ленча достигли гурия, который потеряли из виду, едва отдалились от него шагов на двадцать, но который потом долго видели издалека — он выделялся на южном горизонте на фоне тонкой полосы синего неба. Мы остановились как раз вовремя, чтобы успеть натянуть палатку, прежде чем на нас стеной обрушилась пурга, которую предвещало небо. Сейчас пурга — правда, не очень сильная — с позёмкой. Сорок восемь миль за два дня — больше, чем я ожидал. Чтобы и дальше нам так же везло!
Собаки тянут хорошо и не выглядят утомлёнными{155}.
28 февраля. Только мы вышли, как произошла первая авария — мои сани опрокинулись на большой заструге, напомнившей мне Рэмп. Дмитрий был далеко впереди, из-за густого снегопада он ничего не видел. Пришлось разгрузить сани — один я бы их не перевернул. Только они стали прямо, как собаки рванули вперёд. Я не успел схватить шест для управления и вскочил в сани, не надеясь остановить упряжку, а четыре ящика собачьего корма, мешок с недельным запасом провианта, котёл и десять палаточных стоек так и остались лежать на земле. Собаки пронесли меня на милю к югу и остановились, только поравнявшись с упряжкой Дмитрия, — вещи к этому времени скрылись из виду. Мы вернулись за ними и в общем за этот день сделали около 16,75 мили по великолепной поверхности.
Солнце село в 11.15 вечера, повторённое плоским миражем над ним. После заката над горизонтом вспыхнул великолепный фейерверк. Сейчас -22° [-30 °C], мы впервые за всё время зажгли свечу.
29 февраля. Склад Блафф. Скажи мне кто-нибудь, что мы пройдём почти 90 миль до склада Блафф за четыре дня, я бы не поверил. Отличный ясный день, много миражей. Собаки немного устали»[245].
Затем мы за три дня добрались до склада Одной тонны.
В день выхода со склада Блафф — его заложила немногим более года тому назад партия по устройству складов, передвигавшаяся на нескольких наших лошадках, но сейчас в нём никакой провизии уже не осталось — мы прошли 12 миль; было ясно и так тепло, как этого можно ожидать в марте. Назавтра (2 марта) сделали 9 миль после холодной бессонной ночи при температуре -24° [-31 °C], слабой метели с северо-запада и плохой видимости. Вечером 3 марта достигли склада Одной тонны, двигаясь против сильного ветра при температуре -24° [-31 °C]. Это были первые холодные дни, но мы не беспокоились: для этого времени года такая температура — явление обычное.
Прибыв на склад Одной тонны, я вздохнул с облегчением: полюсная партия ещё не появлялась, следовательно, мы доставили провиант своевременно. Вопрос о том, что делать в ближайшем будущем, решился помимо нашей воли: четыре дня из шести, проведённых нами у склада, погода стояла такая, что идти на юг, против ветра, было и адски трудно, и бесполезно — при такой видимости вероятность заметить идущую вдали партию нулевая. Оставалось два дня, я мог один день двигаться на юг, другой — обратно и, возможно, разминуться по дороге с партией. Я решил остаться на складе, где мы непременно встретились бы.
На следующий день после прибытия на склад Одной тонны (4 марта) Дмитрий сообщил, что собак следует кормить посытнее: они устали, у них полезла шерсть. Им в этом году и в самом деле здорово досталось. У Дмитрия был длительный опыт езды на собаках, у меня — никакого. Я подумал, что он прав, да и сейчас думаю так же. — Поэтому я увеличил нормы выдачи корма собакам, и в результате у нас его осталось на 13 дней, включая 4 марта.
Пока мы находились на складе Одной тонны, погода стояла плохая: в пургу температура чаще всего оставалась сравнительно низкой, а в моменты затишья сильно падала. В моём дневнике отмечены температуры в -34° [-37 °C] и -37° [-38 °C] на 8 часов вечера. Ночную температуру мы не знали, потому что у нас не было минимального термометра.
Но с другой стороны, в моём дневнике есть и такие записи:
«Сегодня первый по-настоящему хороший день — всего лишь около -10° [-23 °C], светит солнце. Мы передвинули палатку, просушили спальные мешки и многие вещи из снаряжения; провозились весь день». Пока мы находились на складе Одной тонны, я считал такую погоду просто-напросто временным похолоданием — тогда не было никаких оснований предполагать, что подобные условия нормальны для глубинных районов Барьера в марте, ведь до нас там никто не бывал в это время года. Сейчас я полагаю, что это были нормальные условия. Однако Симпсон утверждает в нашем метеорологическом отчёте, что для этого времени года погода на Барьере отклонялась от нормы[246]{156}.
Поскольку на складе Одной тонны не было запасов собачьего корма, мы не могли продвигаться дальше на юг (разве что на один день пути, о чём говорилось выше), не убивая собак. Но на этот счёт мне были даны недвусмысленные указания. Я не видел оснований для того, чтобы их ослушаться. К тому же, рассуждал я, преждевременно было спешить навстречу Скотту до намеченного им дня возвращения; и полюсная партия на самом деле придёт в тот срок, который рассчитал Скотт до старта, а не когда ему следовало возвратиться по мнению последней вспомогательной партии.
Как ясно из всего сказанного, у меня не было оснований усомниться в том, что у полюсной партии достаточно провианта.
Эта партия, состоявшая из пяти человек, по нашим нормам имела еды вдосталь — как с собой на санях, так и в складах по дороге. Кроме того, большое количество конины ожидало их в Среднем ледниковом складе и на предшествующих складах.
Смерть Эванса у подножия ледника Бирдмора, о которой мы, естественно, не могли знать, высвободила дополнительный провиант для остальных четверых. Партия была обеспечена необходимыми запасами керосина, лежавшими в складах.
Теперь-то известно, что часть его испарилась, но в то время мы об этом не подозревали. Все эти обстоятельства подробно освещены в отчётах о возвращении полюсной партии и последующей судьбы экспедиции[247].
Итак, я не испытывал особого беспокойства за полюсную партию. Куда больше меня волновало здоровье моего товарища. Вскоре после прибытия на склад Одной тонны я понял, что Дмитрий страдает от холода. Сначала он жаловался на голову, потом на правую руку и правый бок. Правая сторона его тела что ни день утрачивала подвижность. И всё же я не впадал по этому поводу в панику, и не ею было продиктовано моё решение двигаться к дому. Я позволил себе на обратный путь взять провизии на восемь дней, иными словами, 10 марта надо было выходить{157}.
