курсов, осенью сорок первого. Мы же давали домой телеграммы, чтоб встретили! Но я знаю, ни вы, ни моя мама не получили их.
— Получили. Через неделю.
— Вот! Эшелон остановился — никого нет. Валька и меня подбивала: «Бежим, успеем!» Но ваш дом ближе к станции, чем наш.
Мать задумалась и, покачав головой, сказала:
— Верно, предчувствие было, что уже не увидит больше родного дома.
— Что вы?! Что вы, тетя Галя! Еще и вернется… И… и на свадьбе ее погуляем.
Конец этой фразы прозвучал неуверенно. Фальшиво. И Шура, почувствовав это, смутилась.
Мать смиренно кивала склоненной головой. Она все понимала — и эгоизм счастливой Шуры, желавшей, чтоб все радовались и всем было хорошо.
— Ну, дальше-то? — попросила мать.
— Вот и поехали. Сперва в Барнаул, оттуда в Москву. Недели две ехали… Долго! Стояли на станциях… А в Москве в театре были, на опере «Пиковая дама». Валюше очень понравилось. Она все напевала один мотив… или арию?
— Старой графини? — грустно улыбнулась мать.
— Точно! Как вы угадали?
— Было письмо из Москвы. Все храню.
— Конечно! Вот теперь я вспомнила. Она это и напевала: «Я пришла не по своей воле… Тройка, семерка, туз…» — низким голосом…
— Голос у нее был… — вздохнула мать.
— Тетя Галя! Меня там ждут. Я после, на днях зайду.
— Ступай, Шурочка.
— Я, честное слово, ничего не знаю… Из Москвы нас направили на Волховский фронт. А там — разбросали. Кого в дивизии, кто при штабе остался, кого в десантные…
— Про нее-то что слышала?
Шура замолчала, сосредоточенно что-то вспоминая.
— Ой, сколько слухов было… Я не про нее, а вообще… Я так думаю — может, в плен попала? Но, честное слово, я…
Уловив растерянность во взгляде Шуры, мать задумалась: к чему эти ее нервозные, бесконечно повторяемые заверения, что ничего не знает? Она уже хотела было взять Шуру за руку, посадить рядом, твердо сказать: «Ну-ка, поговори со мной. Ты ведь вернулась, а она — нет», но вспомнила о Шуриной матери — ее-то и пожалела.
Шура ушла. Галина Семеновна надела очки, достала из комода пачку писем, развязала ее, села к самой лампе. Здесь были письма покойного мужа с фронта и безвестно пропавшей дочери, перечитывать эти письма было и грустное, и любимое занятие. И не так часто позволяла она себе это.
Шуру она помнила еще девочкой и, казалось, с ней-то уж могла поговорить обо всем откровенно. Но первая же встреча на вокзале, и Шурино смущение, и ее недомолвки привели лишь к тяжелым раздумьям. Она нарочно не пошла к Шуре на другой день — ждала, пока та сама явится.
И когда Шура в воскресенье пришла к ней, мать твердо решила выпытать у нее все до конца.
— Скажи, Шурочка, когда ты видела Валю в последний раз? — спросила она.
— В конце ноября сорок первого года, — тотчас ответила Шура, очевидно готовая к этому вопросу.
— Где?
— Там, на Волховском фронте. — Тут она запнулась, но затем, прямо глядя в лицо Галине Семеновне, прибавила: — Но она уже была не в армии.
— Как это?
— Точно не знаю, тетя Галя. Она была не в военной форме, а в этой, в ремесленной… Черная шинелька, ушанка со значком. Я удивилась и спросила ее: «Валька, тебя что — демобилизовали?» Она засмеялась: «Мобилизовали».
— Засмеялась? А как? Она, бывало, и с обиды смеялась, чтоб не заплакать, не заметила? — спросила мать.
— Нет, тетя Галя, обиды не заметила — смеялась весело, заливчато.
— Ну-ну, дальше-то?
— Разбежались… Я спешила, и она тоже. Поговорить не удалось. А после я узнала, что некоторых наших девчат передали в НКВД… Тут уж я начала соображать: на радистов всюду был голод. Возможно, и ее… Больше я Валю не видела.
Мать медленно кивала, потом вдруг твердо взглянула Шуре в глаза, не давая ей уклониться от прямого ответа:
— И это все, что ты знаешь?
— Тетя Галя, клянусь! Больше я ее не видала.
— Кто другой видел? Где?
Шура тяжело вздохнула.
— Слышать — слыхала… Врать не буду! Передавали, будто она попала в плен. Не одна — их целую группу взяли…
Мать откинулась в кресле. Помолчала. Ее лицо побледнело, обмякло. Но лишь на мгновение. И вновь, собрав силы, она уловила взгляд Шуры и больше не отпускала его.
— От кого слышала?
— Тетечка Галя, то же слухи! Лично я того человека не видела и не говорила с ним. Я скажу — а может, то и неправда, сплетни…
— Ты про слухи и скажи… Какие, Шурочка? Плохое что?.. А? Ранили? Мне каждое слово дорого, хоть и слух… Дыма без огня не бывает!
И Шура, с оговорками и заверениями, что все это, может, и выдумка, рассказала, что один солдат из их части попал в плен, но вскоре бежал, вернулся к своим. Он-то и рассказал, что будто бы около деревни Погостье видел Валю. У Погостья их партия делала привал. Строгости особой не было, место открытое, не убежишь… Позволили подойти к речке, помыться. И будто бы там у берега этот солдат заметил Валю, которую знал по прошлой совместной службе.
— Она с другой группой пленных была? — спросила мать.
— Нет. Она отдельно… Сидела на корточках, мыла лицо. Заметил, что лицо ее было в ссадинах…
— У нее особая охрана была?
— Никого не было. Одна. И она будто узнала его… Кивнула
