– Это было грубо, – бурчу.
– Угу, – с готовностью подтверждает. – Подстраиваюсь под местность.
Зачем я вообще с ним говорю? Золотое правило: меньше говоришь – дольше живешь.
Упрямо поджимаю губы, давая понять, что общение закончено. Тем не менее руку не вырываю и позволяю довести себя до стола.
Замечаю пристальный взгляд Пингвина. Злой, многообещающий и при этом немного обиженный.
* * *
Сегодня снова жарко и душно. Ботва моркови склонилась до самой земли, жалостливо раскидав листочки в разные стороны, и будто бы шепчет: «Воды, воды-ы-ы…»
Вчерашний ветер так и не пригнал дождевые тучи. В последний раз дождь был в ночь смерти Чижа. Сколько? Пять дней назад. Но этого хватило, чтобы почва вновь пересохла.
На небе ни облачка. Хорошо хоть дождь успел наполнить бочки, специально для этих целей установленные во дворе под водостоками с крыш, иначе пришлось бы возить воду на тачке с реки.
Иду между грядок с ведром в одной руке и с ковшом – в другой. Где-то пропалываю сорняки, где-то поливаю овощи. Жара давит на голову. Стараюсь работать монотонно и думать поменьше.
Но, видимо, не думать я в принципе не умею, потому что снова и снова прокручиваю в голове все то, что узнала за последние дни: о себе, о Нике и о том, что на Пандоре есть люди, занимающиеся бог весть чем.
А еще думаю о Пересмешнике. Зачем я ему сдалась? Почему прикрывается мной от внимания Кайры? Ведь любой другой мужчина Птицефермы прыгает от восторга, когда рыжеволосая красавица со свекольными губами обращает на него внимание.
Рисовка, Олуша, Майна и Фифи трудятся на соседних грядках, Сова с сосредоточенным видом прохаживается от одной работницы к другой, контролируя. Сама она уже обработала ту часть огорода, которую выделила для себя на сегодня, и теперь поторапливает остальных.
А вот и мой черед.
– Спина-то гнется? – спрашивает, подходя. Кряхтит, перебираясь через канаву.
Инстинкты подсказывают подать руку пожилой женщине. Но опыт заставляет стоять и не шевелиться: для Совы рука помощи – оскорбление.
– Нормально, – отмахиваюсь. Спина и правда не болит, чешется – это да. – Швы снимешь?
Сова кладет клюку между грядок на манер мостика и с кряхтением садится на нее, смотрит на меня с прищуром.
– Там делов-то. Пусть любовник твой снимет.
Я бы и сама сняла. С талии, может, и получится, а до лопатки не дотянусь.
– Ты-то прекрасно знаешь, что он мне не любовник, – огрызаюсь.
– Погромче крикни, – отвечает Сова мне в тон, – глядишь, Филин передумает и таки вздернет тебя на ближайшем суку.
Что верно, то верно. Филин не упустит шанса убрать меня с глаз долой. Я и так уже набила ему оскомину.
Выливаю на чахлую морковь последний ковш и выпрямляюсь, смахиваю со лба пот.
– Это ты надоумила Пересмешника выгородить меня? – спрашиваю прямо.
Не приди Сова тогда ко мне сама и не заведи она разговор о фальшивом алиби, я бы смолчала.
– Вот еще. – Женщина нервно дергает плечом. – С темными лошадками я не связываюсь. – Тоже верно, на тот момент Пересмешник пробыл на Птицеферме всего один день. – Сам услышал, как я намекала Пингвину, что было бы неплохо, если бы нашелся кто-то, кто признался бы, что видел или был с тобой той ночью. А Пингвин мычал в ответ о том, как жаль, что он проспал большую часть праздника под столом.
– И Пересмешник пришел к тебе?
– И Пересмешник пришел ко мне, – подтверждает и замолкает.
Мне что, клещами из нее тащить каждое слово?
– И что сказал? – принимаю правила игры.
– Спросил.
Снова пауза.
– Что спросил?
Сова пожимает плечами, устремляет взгляд куда-то вдаль, будто ей и смотреть на меня скучно, а начатый мной разговор безумно утомляет.
– Спасет ли тебя, если он скажет, что вы были вместе.
– И что ты сказала?
– Что спасет. Главное, чтобы вел себя поправдоподобнее.
– И Филин ему сразу поверил? – не отстаю.
Ставлю ведро на землю и опускаюсь на корточки рядом с Совой, чтобы наши лица были на одном уровне.
Женщина на мгновение отрывает глаза от линии горизонта, одаривает меня снисходительным взглядом и вновь устремляет их вдаль.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Пытал, расспрашивал часа два. Потом поверил. Упорный малый этот Пересмешник.
Упорный, это и странно. Рисковать своей шеей и лгать Главе поселения ради незнакомки – более чем странно.
– Ясно, – буркаю и поднимаюсь в полный рост.
Ничего нового я не узнала, но что-то разложилось по полочкам. Нужно подумать.
– Смирись, – скрипит Сова, вынуждая вновь повернуться к ней. – Смирись. Хватит желать большего.
При словах о большем я тут же вспоминаю полет прекрасного катера. И почему-то Ника.
Дергаю плечом, давая понять, что это мое дело, чего и сколько желать. Отворачиваюсь.
– Бери мужика, пока он в тебе заинтересован, и держи его. Чего тебе еще надо? Не садист, не урод, печется о тебе.
Действительно, не урод. И вроде бы не садист. Чего еще желать, не так ли?
– В смысле – печется? – резко поворачиваюсь к пожилой женщине. Щурюсь и подставляю ладонь козырьком ко лбу, так как солнце за спиной Совы слепит глаза.
Та усмехается.
– Так пять раз приходил, пока ты валялась без сознания. Что ты, как ты… Залип он на тебя. Хватай и держи, пока Кайра не перехватила. Будешь как за каменной стеной.
Удивленно приподнимаю брови, услышав такое сравнение. В моем понимании, со стеной можно сравнить разве что Момота, мощного и непробиваемого.
– Слушай, что советуют, коль не совсем дура, – отрезает Сова, поглаживает больное колено и больше не смотрит в мою сторону.
– Майна, а ну, не халтурь! – кричит, заметив, что та присела отдохнуть, не закончив работу с выделенным ей участком.
Воспринимаю это как сигнал, что разговор окончен. Подхватываю ведро.
* * *
– Что говорила тебе эта старая дура? – Кайра налетает на меня в коридоре барака, практически впечатывая в стену своей вздыбленной грудью.
– Отвали, – отталкиваю в плечо.
Сова советует смириться. С чем смириться? С таким отношением к себе? Когда меня прижимают к стенке, мириться с этим я не стану, и все тут.
А вот то, что кто-то донес рыжей, что мы о чем-то шептались на огороде с Совой, уже интересно. Насколько мне известно, никто из тех, кто там был, не входит в близкий круг общения Кайры. Может, Олуша? Или я просто теперь приписываю той все возможные грехи?
Как ни странно, Кайра отскакивает от меня, как легкий мячик – быстро и пружинисто.
– Помяни мое слово, он будет моим, – грозит указательным пальцем.
– Забирай, – огрызаюсь.
Но Кайре плевать на мой ответ, она пришла высказаться.
– И даже не приближайся к нему. – Гордо вскидывает подбородок. – Поняла?
Глаза девушки горят, грудь тяжело вздымается. Ей правда не все равно – она намерена получить желаемое, чего бы ей это ни стоило.
Все бы ничего, но со дня смерти ее предыдущего «любимого», над телом которого она убивалась, не прошло и недели.
– Поняла, – заверяю.
Жаль, что сама Кайра до сих пор не поняла, что мне наплевать на ее угрозы.
* * *
– Швы у меня со спины снимешь? – огорошиваю Пересмешника, когда он снова подкарауливает меня у входа в столовую.
Молчание, приподнятые брови – кажется, я его шокировала. Но выбор у меня невелик: Сова ясно дала понять, что не станет со мной возиться, а просить кого-то другого – опять быть кому-то должной. Пересмешнику я уже должна так, что не расплатиться, поэтому уже без разницы.
Прямо смотрю в ответ, давая понять, что не шучу.
Пожимает плечом.
– Без проблем.
– Тогда после ужина?
– Давай через час после ужина. – А сам смотрит в сторону Кайры.
Ни черта не понимаю: то бегает от нее, то сам ищет взглядом. Брачные игры у них такие, что ли? А мне зачем сказал, что собирается получить меня в пару? Может, надеялся, что я болтунья вроде Чайки, растреплю всем в округе и заставлю Кайру ревновать? Но бог ты мой, чтобы вызвать ревность Кайры, достаточно просто дышать – повод девушка найдет сама.
