мама, эта недальновидная женщина, действительно дала ему кусок сахара, уложила в постель и запретила впредь разгуливать до утра.
– Дя! – сказал Деми-клятвопреступник, блаженно посасывая сахар и считая свою первую попытку в высшей степени удачной.
Мэг вернулась за стол, и ужин приятно продолжался, как вдруг маленький призрак снова появился и разоблачил материнский проступок, смело потребовав:
– Ещё сахалу, мармар.
– Так не пойдёт, – сказал Джон, ожесточая своё сердце против очаровательного маленького грешника. – Мы никогда не узнаем покоя, пока этот ребёнок не научится ложиться спать вовремя. Ты достаточно долго превращала себя в рабыню. Один раз преподай ему урок, и на этом всё закончится. Уложи его в постель и оставь одного, Мэг.
– Он не останется там, он никогда не останется, если я не буду сидеть рядом с ним.
– Я с ним разберусь. Деми, иди наверх и ложись в свою постель, как велит тебе мама.
– Не пойдю! – ответил юный мятежник, хватая вожделённый «кексик» и начиная его есть со спокойной дерзостью.
– Не смей так говорить папе. Я отнесу тебя, если ты не пойдёшь сам.
– Уходи, Деми не любит парпару. – И Деми отступил под прикрытие материнской юбки.
Но даже это убежище оказалось бесполезным, потому что он был передан врагу со словами «Будь с ним помягче, Джон», которые повергли преступника в смятение, потому что, если уж мама покинула его, судный день был не за горами. Лишённый своего кекса, предательски прерванный во время игры и унесённый сильной рукой на эту ненавистную кровать, бедный Деми не смог сдержать своего гнева и открыто бросил вызов папе: он брыкался и громко кричал всю дорогу наверх. Как только его уложили в постель с одной стороны, он скатился с другой и устремился к двери, но был позорно схвачен за хвост своей маленькой тоги и снова уложен на место, и это оживлённое представление продолжалось до тех пор, пока силы юного создания не иссякли, и тут он решил начать реветь во весь голос. Это вокальное упражнение обычно брало верх над Мэг, но Джон сидел неподвижно, как пень, который ещё и глух, как принято считать. Ни уговоров, ни сахара, ни колыбельной, ни сказки, даже свет был потушен, и только красное зарево камина оживляло «большую тёмную фигуру», на которую Деми смотрел скорее с любопытством, чем со страхом. Этот новый порядок вещей вызывал у него отвращение, и когда его гневные страсти утихли, к пленённому самодержцу вернулись воспоминания о его нежной рабыне, и он уныло завыл, требуя «мармару». Жалобный вопль, сменивший страстный рёв, проник в сердце Мэг, и она взбежала наверх, чтобы сказать умоляюще:
– Позволь мне посидеть с ним, Джон, теперь он будет послушным.
– Нет, моя дорогая. Я сказал ему, что он должен лечь спать, как ты ему велела, и он уснёт, даже если мне придётся остаться здесь на всю ночь.
– Но он изведёт себя плачем до тошноты, – взмолилась Мэг, упрекая себя за то, что бросила своего мальчика.
– Нет, ничего с ним не будет, он так устал, что скоро уснёт, и тогда проблема будет решена, потому что он поймёт, что надо слушаться. Не вмешивайся, я сам с ним справлюсь.
– Это мой ребёнок, и я не допущу, чтобы его характер так жестоко ломали.
– Он и мой ребёнок тоже, и я не позволю, чтобы его характер портили потворством. Спускайся вниз, моя дорогая, и предоставь мальчика мне.
Когда Джон говорил с ней таким властным тоном, Мэг всегда подчинялась и ещё никогда не пожалела о своей покорности.
– Пожалуйста, позволь мне поцеловать его хоть разок, Джон?
– Пожалуйста. Деми, пожелай маме спокойной ночи и дай ей отдохнуть, потому что она заботилась о вас весь день и очень устала.
Мэг всегда настаивала на том, что в итоге победил поцелуй, потому что, получив поцелуй, Деми стал всхлипывать тише и совершенно неподвижно замер в изножье кровати, где он оказался, извиваясь в душевных муках.
«Бедный малыш, он измучен бессонницей и плачем. Я укрою его, а потом пойду и успокою Мэг», – подумал Джон, крадучись подойдя к кровати в надежде увидеть своего непокорного наследника спящим.
Но малыш не спал, потому что в тот момент, когда отец взглянул на него, глаза Деми открылись, его маленький подбородок задрожал, и он вытянул руки, с раскаянием икнул и сказал: «Деми тепей хоросий».
Сидя на лестничных ступенях снаружи, Мэг удивлялась долгой тишине, наступившей после криков, и, представив себе все возможные и невозможные несчастные случаи, она проскользнула в комнату, чтобы прогнать свои страхи. Деми крепко спал, но не раскинувшись на кровати, как обычно, а свернувшись калачиком в объятиях отца и держась за его палец, как будто мальчик почувствовал, что правосудие умеряется милосердием, и отошёл ко сну ребёнком, умудрённым горьким опытом. Удерживаемый таким образом, Джон терпеливо, как женщина, ждал, пока маленькая ручка ослабит хватку, и, ожидая, заснул сам, уставший от этой борьбы с сыном больше, чем от всей своей работы днём.
Пока Мэг стояла, глядя на два лица на подушке, она улыбалась про себя, а затем выскользнула, удовлетворённо сказав: «Мне не нужно бояться, что Джон будет слишком суров с моими детьми. Он действительно знает, как с ними обращаться, и будет мне большим подспорьем, потому что с Деми мне становится слишком тяжело справиться».
Когда Джон наконец спустился вниз, ожидая увидеть печальную или обиженную жену, он был приятно удивлён, обнаружив Мэг, спокойно пришивающую отделку к шляпке, и был встречен просьбой почитать что-нибудь о выборах, если он не слишком устал. Джон тут же понял, что происходит какая-то революция, но нашёл благоразумным не задавать вопросов, хорошо зная Мэг, которая была таким честным маленькими существом, что не могла долго хранить секреты даже под страхом смерти, и поэтому ключ к разгадке наверняка скоро появится. Он прочитал записи о длинной дискуссии с самой любезной готовностью, а затем объяснил их наиболее понятно, в то время как Мэг пыталась выглядеть глубоко заинтересованной, чтобы задать умные вопросы, не позволяя своим мыслям блуждать от состояния нации к состоянию её шляпки. В глубине души, однако, она решила, что политика не лучше математики и что задача политиков, кажется, заключается в том, чтобы оскорблять друг друга, но она держала эти, типично женские, мысли при себе, и когда Джон сделал паузу, покачала головой, сказав, как она думала, по-дипломатически расплывчато:
– Что ж, я действительно не понимаю, к чему это нас приведёт.
Джон рассмеялся и с минуту смотрел, как она вертит в руках небольшое изящное изделие из кружев и цветов, рассматривая его с таким неподдельным интересом, какого не удалось разбудить всеми разглагольствованиями мужа.
«Она пытается полюбить политику ради меня, так что я постараюсь полюбить её шляпки, это будет вежливо», – подумал Джон Справедливый и добавил вслух:
– Очень красиво. Это то, что называется чепцом для завтрака?
– Милый, это же шляпка! Моя самая лучшая шляпка для посещения концертов и театров.
– Прошу прощения, она такая маленькая, что я, естественно, принял эту шляпку за одну из тех невесомых вещиц, которые ты иногда носишь. Как она надевается?
– Эти кружевные ленточки застёгиваются под подбородком с помощью бутона розы, вот так. – И Мэг проиллюстрировала это, надев шляпку и посмотрев на него с видом спокойного удовлетворения, что было неотразимо.
– Восхитительная шляпка, но я предпочитаю лицо под ней, потому что оно снова выглядит молодым и счастливым. – И Джон поцеловал это улыбающееся лицо, сильно смяв бутон розы под подбородком.
– Я рада, что тебе нравится, и я хочу, чтобы ты сводил меня на один из новых концертов как-нибудь вечером. Мне действительно нужна музыка, она создаст мне настроение. Ты согласен?
– Конечно, я сделаю это от всей души, мы сходим на концерт и туда, куда тебе будет угодно. Ты так долго сидела взаперти, что это принесёт тебе исключительную пользу, и мне самому будет это интересно, кроме всего прочего. Как это пришло тебе в голову, маленькая мамочка?
– Ну, на днях я говорила с мамой и поделилась с ней тем, как я нервничала, злилась и была не в духе, и она сказала, что мне нужны перемены и поменьше тревог, так что Ханна поможет мне с детьми, а я приведу в порядок дом и буду время от времени немного развлекаться, просто чтобы не превратиться в беспокойную, разбитую, старую женщину раньше времени. Это всего лишь эксперимент,
