Показательно, что иначе в той же «Ниве» описывался «сербско-черногорский день», прошедший в Москве на другой день. Участники этой манифестации несли портреты императора, наследника цесаревича, Верховного главнокомандующего, сербского и черногорского королей. Как видим, однако, и здесь образ великого князя Николая Николаевича был представлен, к тому же делегация поляков несла плакат с воззванием Верховного главнокомандующего, которое становилось для части русских поляков важным символом патриотической мобилизации1178.
На обложке официального иллюстрированного журнала «Летопись войны» была помещена фотография, изображавшая императора и Верховного главнокомандующего. Редакция издания всячески подчеркивала свою верноподданность, но на изображении царь снизу вверх смотрел на величественного великого князя1179. В нашем распоряжении нет источников, позволяющих реконструировать восприятие этого изображения современниками. Можно, однако, предположить, что оно иллюстрировало и тем самым подтверждало распространенные в то время представления о главенствующем положении Верховного главнокомандующего. Патриотичный и решительный великий князь, «Николай большой», в общественном сознании порой противопоставлялся императору, «Николаю маленькому», якобы неспособному и бездеятельному. Эта оппозиция двух конкурирующих вождей нашла отражение и в некоторых уголовных делах, возбужденных против лиц, оскорблявших царя.
Уже в марте 1915 года 28-летний крестьянин Томской губернии в пьяном состоянии обратился на улице к односельчанам с речью, сопровождая почти каждое свое слово площадной бранью: «У нас ГОСУДАРЬ и правительство спят, только старается один НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ. Если бы меня взяли на войну, я там бы все перевернул – все законы, ЦАРЯ и ЦАРЯТ». Пьяным был и 49-летний астраханский мещанин, который в мае того же года заявил в парикмахерской: «НИКОЛАЙ НИКОЛАЕВИЧ у нас строгий, а ЦАРЬ ….. (непристойное слово)». Но те же мысли высказывались порой и вполне трезвыми людьми. Неграмотный 44-летний крестьянин Самарской губернии, привлеченный к ответственности за оскорбление императора, признавал: «Николаю Николаевичу, может быть, доверяют, но ГОСУДАРЮ никто не доверяет. Он баба, даже хуже бабы». 57-летний донской казак в июне 1915 года говорил: «Наш ГОСУДАРЬ глупого рассудка и если бы не было НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, то война давно уже была бы проиграна». О том же говорил и 43-летний оренбургский казак в октябре 1915 года, уже после того как Николай II сам стал Верховным главнокомандующим: «….. (брань) наш ГОСУДАРЬ слабо правит государством. Зачем Сам на войну пошел? Не могли избрать из Великих князей. Спасибо НИКОЛАЮ НИКОЛАЕВИЧУ: если бы не ОН, то германец пробрался бы в Россию». Крестьянин Тобольской губернии заявил в июле 1915 года: «Нужно молиться за воинов и великого князя Николая Николаевича. За Государя же чего молиться. Он снарядов не запас, видно, прогулял да проб…чал». В слухе, относящемся к тому же месяцу, дядя царя даже сурово карает предателя-племянника: «Государь Император продал Перемышль за 13 миллионов рублей и за это Верховный главнокомандующий Великий князь Николай Николаевич разжаловал царя в рядовые солдаты». Показательно, что обвиняемый, наделявший в своем воображении Верховного главнокомандующего такой огромной властью, якобы позволявшей ему «разжаловать» самого царя, признал себя виновным в совершении преступления, он подтверждал, что обвинил правящего монарха в государственной измене1180.
Итак, люди, оскорблявшие императора, обвинявшие его в неспособности вести войну, а то и в предательстве, восхваляли в то же время «августейшего главнокомандующего». В их своеобразном патриотическом сознании «сильный» и «строгий» Верховный главнокомандующий противопоставляется «слабому» и «бездеятельному» (а то и «преступному») «племяннику» – императору.
В других оскорблениях членов царской семьи с могущественным великим князем связываются и надежды некоторых воинственных патриотов на суровое наказание императрицы-«изменницы». В июне 1915 года 46-летний неграмотный воронежский крестьянин в сердцах сказал своим односельчанам: «Говорят, наша Государыня передает письма германцам. Если бы я был на месте НИКОЛАЯ НИКОЛАЕВИЧА, я бы ей голову срубил (брань)»1181. И в этом случае власть главнокомандующего преувеличивается, а сам он напоминает былинного, сказочного витязя, одним ударом избавляющего страну от злой царицы-изменницы.
Популярность великого князя росла не только среди неграмотных крестьян, но и у представителей высшего света. В 1915 году в первом майском номере столичного журнала «Столица и усадьба», который был рассчитан на светских читательниц, появился большой портрет Верховного главнокомандующего (еще в феврале этот портрет был опубликован в издании «Летопись войны», рассчитанном на гораздо более широкую аудиторию)1182. Использовался уже упоминавшийся портрет: великий князь был изображен на фоне леса в дубленом полушубке, в папахе и с башлыком. В этом же номере журнала «Столица и усадьба» публиковались портреты чинов его штаба и, что было немаловажно для этого издания, портреты их жен. Если учесть, что тема войны освещалась в журнале «Столица и усадьба» преимущественно посредством публикации фотографий аристократок, исполнявших обязанности сестер милосердия и (или) облаченных в элегантную и модную форму сестер милосердия, то для подобного издания это был серьезный и знаковый великосветский политический демарш1183. Показательно, однако, отсутствие в этом выпуске портрета супруги великого князя. Очевидно, редакция издания проявила объяснимую осторожность. Возможно, впрочем, великая княгиня Анастасия Николаевна сама пожелала не раздражать лишний раз императорскую чету.
Верховный главнокомандующий порой даже рассматривался частью представителей высшего света и как подходящая кандидатура на роль «хорошего царя». Княгиня Кантакузен вспоминала впоследствии о событиях лета 1915 года:
Великий князь обнаружил, что числится во главе оппозиционной партии, совершенно неожиданно и против своей воли. В то время Москва прислала депутацию, где его просили свергнуть императора и самому занять трон. Я это знаю, потому что его императорское высочество отказался даже принять их, и на моего мужа была возложена обязанность передать отказ великого князя рассматривать или обсуждать подобные предложения1184.
К подобному свидетельству мемуаристки следует относиться скептически. Скорее всего, в ее памяти смешиваются события, относящиеся к разным периодам; маловероятно, чтобы московские общественные деятели уже летом 1915 года могли обратиться к Верховному главнокомандующему с подобным предложением совершить государственный переворот. Но это не значит, что цитируемый фрагмент воспоминаний не представляет для историка никакого интереса. Очевидно, что разговоры о возможности возведения великого князя на престол велись в это время. Упоминания о таком отношении к Верховному главнокомандующему мы встречаем и в другом источнике. Описывая настроения участников антинемецкого погрома в Москве в мае 1915 года, французский посол М. Палеолог записал в своем дневнике: «На знаменитой Красной площади… толпа бранила царских особ, требуя пострижения императрицы в монахини, отречения императора, передачи престола великому князю Николаю Николаевичу, повешения Распутина и проч.»1185. К «дневнику» Палеолога следует относиться весьма осторожно, однако и в других источниках встречаются упоминания о том, что популярный Верховный главнокомандующий рассматривался частью общественного мнения как кандидат на императорский трон.
Великого князя порой даже именовали Николаем III. Протопресвитер Г. Шавельский впоследствии вспоминал: «В придворных кругах в это время многозначительно говорили о ходившем по рукам портрете великого князя с надписью “Николай III”»1186.
Другие источники также свидетельствуют о том, что в народе говорили о желательности смены царя. Так, потомственный дворянин А.Г. Хорват, служивший по ведомству императрицы Марии, обвинялся в том, что в июле и августе 1915 года он говорил разным лицам, что Москва полна революционерами, волнуется и желает провозглашения императором «Николая III», подразумевая при этом великого князя Николая Николаевича1187.
О распространенности таких настроений свидетельствует и то обстоятельство, что подобные разговоры дошли и до царицы. Императрица Александра Федоровна знала о них, она писала об этом царю 16 сентября 1915 года: «Ты – властелин, а не какой-нибудь Гучков, Щербатов, Кривошеин, Николай III (как некоторые осмеливаются называть Н.), Родзянко, Суворин. Они ничто, а ты – все, помазанник Божий»1188. Помещение царицей влиятельного члена императорской семьи, обозначенного именем, данным ему молвой, в ряду бюрократов и профессиональных политиков имеет характер намеренного снижения, профанации образа великого князя Николая Николаевича. Иными словами, императрица фактически косвенно признает необычайную популярность военачальника, уже оставившего к этому времени должность Верховного главнокомандующего.
