Затих, как и его собака, испуганно забившаяся в угол сторожки.
Уронив кувалду, Сталинграда огляделась. Взятой со стола тряпкой протерла ручку орудия убийства. Посмотрела на плохого качества татуировку на левом предплечье Солдаткина. Вспомнила про слежку, установленную Драганом. Решила, что нет никакого смысла подкидывать ему лишнюю пищу для размышлений. Береженого бог бережет. От татуировки стоило избавиться.
Девушка присела над трупом. Щелкнул итальянский выкидной стилет. Задрав форменный рукав повыше, Сталинграда в нескольких местах надрезала кожу вдоль руки убитого. Через порезы выступила кровь. Придерживая руку Солдаткина на весу, девушка сделала полукруговые надрезы возле локтя и запястья. Помогая себе стилетом, ухватилась за кожу, похожую на ощупь на плотный и теплый высокотехнологичный материал. Приложила усилие, потянув лоскут с частью татуировки. Со звуком рвущейся бумаги кожа нехотя отделялась от плоти, оставляя за собой кровавую полосу. Собака, осознавая, что происходит, отчаянно заскулила в своем углу. Сталинграда глянула на нее и потянула второй лоскут кожи с оставшейся частью татуировки. Потом выпустила наполовину освежеванную мертвую руку, и та стукнула об пол, как кусок мяса. Вывалившиеся из темных глазниц от удара кувалды глаза Солдаткина висели, касаясь щек, на грязно-белых с кровавыми прожилками нервах.
Подобрав с пола оба куска снятой кожи (их она чуть позже, через несколько кварталов, выбросит в контейнер для строительного мусора), Сталинграда вышла из жарко натопленной сторожки, внутри которой густо пахло смертью, плотно закрыла за собой дверь и вдохнула морозный воздух ночи.
У нее была новая информация.
Про тот ДОТ, в котором, возможно, были спрятаны деньги, хотя она и не знала, где именно произошло давнее преступление. Ни с милицией, ни с представителями ограбленной ОПГ выходить на контакт она не могла.
А еще она узнала про подельника Солдаткина по имени Макс Пильщиков. Она узнала, что он давно освободился и живет в Выборге. Начав его поиски, Сталинграда поняла, что немного опоздала. Макс умер, но у него оставался младший брат. Сталинграда будто случайно познакомилась с ним. При знакомстве ей удалось выяснить, что Тим, сам о том не догадываясь, что-то знает о спрятанных деньгах (да, деньги все еще были спрятаны). Следовало держать его под рукой, устроив в окружение Драгана.
И вчера, во время поисков папки с медицинскими документами, все кусочки паззла неожиданно сошлись в маленькой комнате в коммунальной квартире на Старо-Петергофском.
– Тот охранник, которого ты… – Угорь помолчал, подбирая нужное слово, – которого ты оприходовала. Он говорил, что сто раз обыскал этот ДОТ, но ничего не нашел. Зачем мы тогда туда едем?
Сталинграда пожала плечами:
– Мне Солдаткин не показался человеком с фантазией. Думаю, он просто не нашел деньги. Если они все еще спрятаны, то где? По всему, только в этом ДОТе.
Угорь незаметно поморщился. Он не хотел в таких делах доверять чужой интуиции.
Надо бы выяснить, его гонорар за участие в этой экспедиции Сталинграда ему заплатит в любом случае?
* * *
Выбравшись на улицу, Угорь округлил показания температурных датчиков «Рендж-Ровера» до «ох ты, бля!». Точно не минус одиннадцать. И уж совсем не Бильбао. Заметенные елки пытались не то разрезать, не то проткнуть простыню серого неба. Уходящую между деревьями дорогу накрывало толстое одеяло сугробов. Ветер и снег, как взбесившаяся ракета, постоянно меняли пеленг. Синоптики не обманули, объявив по радио штормовое предупреждение. Угорь опустил балаклаву и поправил прорези для глаз, превратившись в настоящего террориста с торчащей из-под маски бородой.
Остановившийся на заснеженной обочине «Рендж-Ровер» чуть раскачивался. В его салоне Сталинграда переодевалась в парку и горнолыжные штаны, более актуальные на данный момент, чем ее джинсы и кожаная куртка. Одежду из гусиного пуха и гортекса она купила несколько часов назад в круглосуточном супермаркете спортивного снаряжения. Угорь, который еще дома надел термобелье под теплый комбинезон и пуховик, ограничился тем, что приобрел (он выбрал, а Сталинграда заплатила) шапку и перчатки.
Потом они вдвоем выгрузили из багажника «Рендж-Ровера» два комплекта широких охотничьих лыж и лыжных палок. Норвежские крепления, сделанные из кожи и материала, напоминающего брезент, каким он, наверное, будет лет через сто. Надели одинаковые ярко-красные, не слишком легкие рюкзаки.
Спрятавшись от Сталинграды за внедорожник, Угорь помочился, чуть не отморозив, так ему показалось, член. Вернувшись, спросил у девушки, уже стоявшей наготове:
– Как думаешь, до обеда дойдем?
– Дойдем, – успокоила его Сталинграда. – Если ночью будем обедать…
Она спрятала лицо под раскатанной балаклавой кислотно-зеленого цвета. Из-за выпирающих афрокосичек балаклава на Сталинграде смотрелась, по мнению Угря, по-идиотски. Поверх шапки, прикрывая глаза, девушка надела горнолыжную защитную маску.
– Не отставай! – сказала она спутнику и, развернувшись, шагнула на снег.
Угорь неуклюже двинулся за ней, почти сразу оступился и чуть не упал. От этого движения что-то там в его рюкзаке больно воткнулось в спину.
* * *
Оказывается, зимний лес – это не павловские белочки, весело скачущие под заснеженными деревьями в поисках запрятанных орехов, а настоящий адский ад.
Все заметено. К сугробам, в которые проваливаешься по пояс, добавились сугробы, падающие с елок на голову. Несколько раз, заваливаясь в снег, он чуть не сломал лыжи. Раз или два – почти выколол внезапными сучками глаза. От второго сучка под правым глазом, видимо, осталась ссадина. Жжет, будто ее присыпали перцем чили. Хорошо, кровь еще не пошла.
Очень странные ощущения – холодно и жарко одновременно. Ветер за деревьями поутих, и Угорь закатал вверх ткань балаклавы. Разгоряченную кожу лица, как наждаком, шкрябал мороз. Волоски в носу слипались при дыхании. Снежинки, цепляясь за ресницы, то таяли, то замерзали, образуя миниатюрную наледь. Вязкие тягучие слюни висели на бороде, и не было уже сил их смахивать. Натруженные мышцы, забитые молочной кислотой, нещадно ныли. Трудно даже представить, как они будут болеть завтра.
После двадцатиминутного привала, устроенного Сталинградой возле огромной елки, Угорь едва поднялся. На отдыхе он, пышущий паром, сидел прямо в снегу и пил горячий чай из термоса, вынутого из рюкзака девушки. Последний раз ему доводилось пить чай из термоса лет в двенадцать, когда они вместе с отцом ходили на рыбалку. Только вкус у теперешнего чая был другой, необычный. Сталинграда объяснила, что заварила в термосе улун. На привале она не стала присаживаться. Осталась стоять на ногах, опираясь на палки. Только задрала на лоб свою горнолыжную маску. Быстро попила улун из пластиковой чашки, накручивающейся на термос, и отдала ее спутнику.
– Не пойму, ты совсем не устала? – поинтересовался Угорь, пытаясь разглядеть глаза девушки сквозь прорези зеленой балаклавы.
– Есть немного, – кивнула Сталинграда. – Но уже вошла в ритм. Сейчас еще улун взбодрит.
– Гвоздей
