Хилда. Откуда ты знаешь, что он придет сегодня?
Андреа. Знаю.
Мать. Прими одну, самое большее полторы, и заснешь сном младенца. (Тише.) Завтра поговорим обо всем, вот увидишь, все уладится.
Мать и Хилда уходят в комнату Андреа. Мать задергивает штору и откидывает одеяло. Хилда приносит стакан воды и прямо в халате забирается в постель. Мать склоняется над ней, подает ей стакан с водой. Поправляет одеяло.
Мать. Мы подружились, верно? А это уже немало. Выпей-ка. Хилда кладет в рот таблетку и запивает ее водой.
Хилда. Пахнет анисом…
Мать. Да.
Хилда отдает ей стакан, устраивается в постели поудобнее. Сейчас она похожа на ребенка. Мать гладит ее по волосам.
Хилда. Можно мне попросить вас кое о чем, тетя?
Мать. Да, конечно…
Хилда. Поцелуйте меня на ночь, пожалуйста.
Мать целует ее в щеку.
Вот теперь мне хорошо. Спокойно.
Мать. Спи, детка. Доброй ночи.
Хилда. Доброй ночи, тетя.
Мать (входя в гостиную). Андреа, ты вела себя по-свински.
Андреа молча обходит вокруг стола.
Ты решила расстроить этот брак, потому что увидела, как прекрасно Томас и Хилда поладят между собой. И брак этот наверняка был бы счастливым.
Андреа. Тебя никто не слышит, передо мной можешь не притворяться. Томаса и его кузину невозможно даже рядом поставить, это совершенно чужие люди. И вообще этот брак нужен только для одного…
Мать… чтобы заполучить денежки тети Мириам? Ты это хочешь сказать? Ошибаешься. Ты судишь обо всем со своей колокольни. Ты просто маленькое ничтожество, которое о жизни ничего знать не знает. Именно поэтому ты считаешь естественное стремление выбиться в люди…
Андреа. Выбиться в люди?
Мать. Да, да, речь идет именно об этом. О том, чтобы вытащить всех нас, и тебя, между прочим, тоже, из этой беспросветной трясины и заложить прочный фундамент будущего благополучия. Вот к чему я стремлюсь. И я запрещаю тебе говорить всякие гадости, слышишь? Или ты все никак не возьмешь в толк, что есть люди, которые желают другим добра, а не озабочены, как ты, лишь собственной персоной и своими противоестественными прихотями?
Андреа. Да как ты смеешь…
Мать. Я знаю, что говорю, и ты все отлично понимаешь. На прошлой неделе тебя приглашал в кино Ян Вандриессе, а два месяца назад к твоему папе приходил свататься Мюллер, но ты всех прогнала. С чего бы это? Почему ты никуда не ходишь? Почему огрызаешься, как собака, когда мужчины заговаривают с тобой на улице? Я знаю почему. И это противоестественно. Я говорю о твоих отношениях с Томасом, я вижу, как вы с каждым днем заходите все дальше.
Андреа. Замолчи!
Мать. Ты сама боишься этого. Я же знаю тебя, ты даже заикнуться об этом вслух боишься, только бы все было шито-крыто.
Андреа. Прекрати!
Мать. Уехать отсюда — лучшее, что ты можешь сделать. Я так решила сегодня вечером и завтра же поговорю с отцом. Можешь отправляться в отпуск. Ты ведь мечтала распрощаться с нами — ну вот и пожалуйста! Но только ты поедешь одна. Денег я для тебя найду, если нужно будет, стану побираться, воровать, ни перед чем не остановлюсь, но отсюда ты уедешь. Пока не знаю куда, но уедешь непременно. Хотя бы месяца на три.
Андреа (кричит). Чтобы вы обстряпали все свои грязные делишки!
Мать. Да, пока мы не сыграем эту свадьбу и Томас не будет хорошо пристроен.
Андреа (тихо). Но это же подлость, мама.
Мать. Разумеется. (Подсаживается к столу.) Разумеется, это подлость. Ты ведь не способна оценить это иначе (тихо, сдержанно), я больше не желаю видеть этой грязи в своем доме, заруби себе на носу. То, что происходит между тобой и Томасом, не имеет названия, настолько это ненормально, настолько грязно, противоестественно! И у тебя хватает нахальства невинно таращить глаза, хоть ты и сознаешь, какой это ужас, какой страшный грех, но самое скверное, что ты не в силах положить этому конец.
Андреа. Но между мной и Томасом ничего нет.
Мать. Не лги.
Андреа. Так что же мне делать?
Мать. Уезжай немедленно, и все кончится само собой.
Андреа. А потом?
М а т ь. Когда ты снова увидишь его, он уже будет не тот, уверяю тебя, общество Хилды благотворно повлияет на него. Да и ты сама вырвешься из нечистой, затхлой атмосферы этого дома и почувствуешь себя по-другому. И ты и Томас скоро забудете про все эти глупости.
Андреа. Хорошо, пусть будет так.
Мать. Когда ты поймешь, от чего я спасла вас, в какую трясину вы проваливаетесь, в какое ядовитое…
Андреа. Хватит!
Мать, (смешавшись). Я иду спать. (Прячет коробочку с таблетками в ящик стола.)
Андреа. Я буду ждать его здесь.
Мать. Поверь, мне тоже нелегко, Андреа. Мне кажется иногда, что все это выше моих сил, что еще немного, и я не выдержу.
Андреа отворачивается.
Ведь я поступаю так для его блага. Я люблю Томаса, ради него я готова на все. Сейчас нужно только одно — разрубить все одним махом. Нож мгновенно рассекает нежную, мягкую плоть. Не думай, что мне это дается легко. Но так нужно. Это вовсе не западня, как ты считаешь, это единственно возможный выход.
Андреа. Как нож рассекает… да…
Мать. Нам с папой не так уж много осталось. Мы рано состарились.
Андреа. Иди спать.
Мать (с нажимом). Это единственный выход.
Андреа. Возможно.
Мать. А ты что, хотела бы продолжать такую жизнь?
Андреа. Нет. (Колеблется.) Больше всего я бы хотела… Нет. Ничего. Я подожду его здесь.
Мать. Не говори Томасу, что ты уезжаешь. Я сама ему скажу. Разбуди меня, как только он появится. Ее не надо будить. (Кивает в сторону комнаты, где спит Хилда.) Разбуди только меня. И немедленно. (Останавливается в дверях, долгим взглядом окидывает дочь, сидящую за столом.) Так чего бы тебе хотелось?
Андреа. Я же сказала: ничего. Так, глупость (пытается говорить беззаботным тоном), как и все, что приходит мне в голову.
Мать. Покойной ночи. (Уходит в свою спальню.)
Андреа (уронив голову на руки, смотрит прямо перед собой, потом жалобно зовет). Томми, Томми!
Занавес.
Действие четвертое
Андреа спит все в той же позе. Слышится шум дождя. Шесть часов утра, бледный рассвет за окном. Звонки в дверь: три коротких, один долгий. Андреа вздрагивает, просыпается, бежит к двери. Возвращается с Томасом. Он вымок до нитки, выглядит измученным.
Андреа. Ой, ты весь мокрый. Гулял под дождем?
Т о м а с. Нет, сидел на скамейке.
Андреа (снимает халат). Ну-ка, накинь. Только сначала сними свитер.
Томас садится на кушетку, Андреа стаскивает с него туфли, подвигает свои тапочки.
Томас (дрожа). Я сидел там, в парке, было совсем безлюдно, одни только утки. Потом небо стало проясняться. Начали слетаться птицы. И я подумал: хорошо бы дождь промыл мою голову, просочился бы прямо в мозг и унес с собой все черные, страшные мысли, как ливень дочиста отмывает камни, — вот что я подумал. О, Андреа!
Андреа. Что у вас произошло с Хилдой?
Томас. Я смотрел на воду, по ней расходились круги от дождя. Утки спали, покачиваясь на воде, они ведь не мокнут из-за своего оперения. Одну маленькую уточку течением стало относить в сторону. Она уплывала, так и не проснувшись. А дождь все лил и лил. Я думал: хорошо бы и меня вот так же унесло дождем. Иногда мне кажется, Андреа, лучше бы меня вообще не было на свете.
Андреа. Так что же все-таки произошло у тебя с Хилдой?
Томас. Я испугался. А теперь мне уже не страшно. Все прошло.
Андреа. Что она сделала?
Томас. Она сказала: «Томас, ты не должен бояться». Почему она так сказала? Если бы она этого не говорила, если бы не напугала меня этими словами, может, я и не убежал бы. Но когда я взглянул на нее и она разделась…
Андреа. Совсем?
Томас. Да. Сперва она мне это сказала, а потом вдруг сбросила платье. Я думал, у нее под платьем рубашка и лифчик, как у тебя и у мамы, но оказалось, что на ней больше ничего нет. Когда я увидел ее, совсем голую, мне стало так жутко, что даже дыхание перехватило. Я так испугался, Андреа, а она подходит ко мне и протягивает руки, будто схватить хочет. Я стою ни жив ни мертв. Не знаю почему, меня вдруг обдало жаром, я хотел выбежать из комнаты, но она не пускала. Схватила меня за рукав и шепчет: «Ты любишь меня, Томас?» Она покраснела, вся зашлась и дышит мне прямо в лицо…
Андреа. А ты что?
Томас. Да ничего. У меня в тот момент сердце ушло в пятки, я подумал: вот сейчас она вцепится мне в лицо ногтями, а она подступала все ближе и ближе… и тогда я закричал.
ГІауза.
Андреа. И убежал в парк?
Томас. Нет. Я побежал к менееру Албану, но он спал, и слуга не позволил будить его. Наверно, из-за его почтенного возраста, да, Андреа?
