— Раньше другая жизнь была, — авторитетно заметила Люба. — А теперь все делается по-быстрому. Двадцатый век!
— Насчет двадцатого века я не специалист, — вроде бы сдался Горынин, — но думаю, что и тут все зависит от людей.
— А люди всякие разные бывают! — Теперь уже в голосе Любы послышалась назидательность. — Вот вы нас гоняете по этажам, потому что вся наша работа на виду, а сантехники поставили, к примеру, старую ржавую трубу в новой квартире, подмазали цементиком — и будь здоров!
— Ржавая труба протечет — и все станет видно, — разъяснил Горынин.
— Конечно, протечет. Но только не сегодня. Когда жильцы въедут.
— Да ты что — всерьез говоришь или просто поболтать захотелось? — рассердился Горынин.
Люба обиделась на него и сказала, что болтушкой она никогда не была, она говорит то, что своими ушами слышала. А слышала вот что: сантехники сшибали халтуру где-то на Черной речке — меняли канализацию в старом доме. Кое-какие трубы носили туда с объекта, а когда здесь чего-то не хватило — приволокли оттуда. Вот вам и люди!
Горынин сперва не поверил — уж очень это показалось неправдоподобным и кощунственным. Потом все же засомневался. Спросил Любу:
— Что же ты так долго молчала?
— А кто я такая? Стройконтроль или главный инженер?
— Полагается-то каждому на стройке сознавать себя главным, — заметил Горынин.
— До этого еще дорасти надо! — повторила как заведенная Люба. И с особым, показным старанием занялась дверью.
Скорей всего она уже пожалела, что начала весь этот разговор и выдала водопроводчиков. В ее движениях, помимо профессионального изящества, появилась еще какая-то женственная ласковость; было похоже, что она пыталась загладить что-то. Неприглядная буровато-бежевая краска ложилась ровным лоснящимся слоем и сейчас не казалась плохой по цвету.
— Как же нам все-таки узнать, где они поставили эту трубу? — проговорил Горынин, словно бы размышляя вслух.
— Ничего теперь не узнаешь! — отвечала Люба. — Все шито-крыто.
— Надо все-таки попытаться, — продолжал Горынин.
— Да плюньте вы на них! Дом готовый — не ломать же теперь всю сантехнику. Да может, они просто трепались, эти сантехники: вот, мол, какие мы смелые да умелые. Я, дурочка, поверила и даже разболталась. Но больше-то я — никому!
Люба уже предлагала прорабу своеобразную сделку: об этом знаем только мы с вами — и давайте забудем!
Это было бы для всех удобно, и в первую очередь — для общестроительного прораба. За сантехнику он не отвечает — эти работы ведет другое управление, а госкомиссия конечно же не станет вскрывать систему канализации и проверять «возраст» труб. Могло быть и так, что действительно наболтали люди — сами сантехники или эта Движкова, маляр-философ.
Ну а если действительно?..
Он ушел в глубь квартиры и оказался в дальней маленькой комнатке. Из окна видны были дома, краны, котлованы, кое-где — люди. И везде, наверное, возникали какие-то неполадки, ссоры, производственные и моральные проблемы. Человек и Работа. Совесть и Деньги. Темпы и Качество. Влияние плохой работы на психологию человека, ибо если видеть ее, плохую, слишком часто, можно стать пессимистом, скептиком, даже неврастеником. Плохая работа — это оскорбление коренных человеческих основ. Цивилизованный человек тем и отличается от своего пращура с каменным топором, что умеет тщательно, с умом и прилежанием делать свое дело. Некоторые любят добавлять еще — и с любовью, но это уже как бог пошлет. Не всякому в жизни достается любимое дело, а работать приходится всем. Можно, в конце концов, и не очень любить, но уважать и честно выполнять свою работу надо!.. Мы, наверное, даже не представляем себе, сколько бед происходит оттого, что кто-то не научился или не хочет добросовестно работать — на производстве или в райсовете, в больнице или на реактивном самолете, на понтонной переправе…
17
Объект намечали сдать к Первому мая, к традиционному большому новоселью, ежегодно справляемому по всей стране. И все шло к тому. Уже был перевезен на другую площадку, на один из новых горынинских объектов, подъемный кран — главный атрибут действующей стройки и ее главная тягловая сила, ушли наконец сантехники, ушли отделочники, оставив на этажах лишь небольшие группы «доделочников», состоялась даже сдача дома так называемой хозяйственной комиссии, однако праздничное новоселье все же не состоялось. Многовато времени отнял конфликт с халтурщиками-сантехниками, многовато обнаруживал придирчивый прораб и разных шероховатостей, погрешностей и небрежностей. По своей добросовестности и неопытности он все это заставлял доделывать, подправлять, подчищать. Трестовское начальство уже начинало ворчать: «Он что, не торопится со своим новосельем?» Говорили будто бы еще и так: «Нельзя обещать прорабу квартиру в том доме, который он строит сам».
Обо всем этом ему рассказала по старой дружбе Людмила Федоровна и от себя добавила:
— Не будьте слишком дотошны… себе во вред.
— Поздно, Людмила Федоровна! — сказал Горынин.
— Что поздно?
— Перевоспитываться…
Третьего мая, хорошо за праздники отдохнув, Горынин пришел на объект пораньше. День начинался красивый, солнечный. Новостройки еще дремали в ожидании людей. Но перед своим домом Горынин увидел Полонского с небольшим переносным мольбертом и Любу Движкову, которая ему позировала, чуть запрокинув голову и глядя куда-то на балконы третьего или четвертого этажа. Полонский балагурил:
— Ты, конечно, знаешь, что ты хорошенькая.
— Да уж какая есть, — отвечала Люба.
— Ты настоящая «Девушка с персиками».
— А больше вы ничего не придумаете? — осудила его Люба, решив, что художник думает совсем не о тех персиках, что продают грузины на рынках.
Она была в своем повседневном, живописно забрызганном красками комбинезончике и вязаной шапочке. Туго затянутый пояс, высокая грудь… «Она и в самом деле неплоха!» — отметил про себя Горынин. И не мог не улыбнуться, разглядев на груди у нее отпечаток чьей-то крупной известковой пятерни.
— Ты разве не знакома с этой девушкой? — продолжал интриговать Любу Полонский. — Я имею в виду «Девушку с персиками».
— Может, вы так Ленку-крановщицу называете?
— Лена — интересная женщина, но я о другой… Я
