вас как-нибудь потом познакомлю.
— Зачем же мне с девушкой-то знакомиться?
— Резонно!.. А ты не согласилась бы позировать мне в мастерской?
— То есть как это…
— Как натурщица.
— Я гляжу, с вами только заведись… Не успеешь и опомниться.
Горынин постоял за спиной увлекшегося Полонского и в душе немного погордился, что заманил его на стройку. Может, Полонский здесь возродится как живописец, может, в его творчестве возникнет новая для него тема, может — прославится.
Посмотрел Горынин и туда, куда замороженно глядела Люба, — на свое творение. В целом дом выглядел все же неплохо. Много окон и очень много — для каждой квартиры! — балконов. Окрашенные в зеленый цвет, они были под стать наступавшей весне, а предусмотренные проектом и уже изготовленные балконные ящики для цветов приглашали будущих хозяек к приятным заботам…
— Картина будет называться просто — «Построили дом», — рассказывал потом Полонский о своих планах. — Сюжет тоже простой. Большой высокий дом, заслоняющий половину неба, — не ваш, конечно, вы уж не обижайтесь, ваш слишком неживописен… Перед домом — группа строителей. Смотрят на дом или переговариваются между собой. Девушка в комбинезоне — ваши маляры могут узнать в ней свою знакомую, — рядом с ней — каменщик в военной гимнастерке с большой произвесткованной рукой, поднятой к подбородку, за его спиной — опять две женщины, они будут стоять в обнимку, обе немолодые, скорей всего вдовы, только я еще не знаю, как вдовство изображается. Это женщины, которые лишились своего личного счастья в самом начале своей взрослой жизни, а теперь уже перестали и помышлять о нем. Все им заменила работа. И заботы. О детях… еще о чем-то… Вся их материнская, женская плоть ушла на то, чтобы вырастить детей, стала все равно как питательной средой для них… и ни для чего более! И ни для кого более!.. Словом, такие вот две фигуры. А над ними — рослый и тонкий современный парень в курточке; он смотрит с несколько скучающим видом куда-то в пространство… Но я, пожалуй, рановато раскудахтался, — спохватился Полонский. — Картины надо не рассказывать, а показывать.
— Надеюсь и увидеть.
— Только бы не сглазить!
— Ничего, Дима, все будет хорошо. Если будешь работать, никто тебя не сглазит…
Говорилось ли тут еще о чем-нибудь, Горынин не помнил, потому что оба они еще несколько раньше начали следить за приближавшимся к ним такси. Машина с трудом пробиралась по грязной, разбитой панелевозами и грузовиками дороге, и было даже интересно: проедет или застрянет?
— Не к вам ли это? — предположил Полонский.
— Вряд ли, — ответил Горынин.
Но такси и впрямь остановилось перед домом, и из него вышла Ксения Владимировна.
Горынин немного испугался и заторопился к машине.
Второй выходила из такси молодая девушка, высокая и светловолосая, как-то странно, томительно знакомая Горынину — и незнакомо-чужеватая.
— Ты смотри, кого я привезла тебе! — объявила Ксения Владимировна.
У Горынина что-то болезненно толкнулось под сердцем, он немного даже задохнулся — от неожиданности или от прожитых лет — и догадался. Не столько узнал, сколько догадался:
— Стелла?
— Я, — ответила девушка чуть повинно.
— Вот приехала к нам, хочет учиться в Ленинграде… учиться и жить. Я думаю, Анна Дмитриевна отпускает тебя с миром… — Ксения Владимировна спешила сообщить Горынину все новости сразу. — Так что показывай нам нашу квартиру… и будь поприветливей, Горыныч! Поцелуй дочку-то!
Она была непривычно взвинчена, его Ксенья, да и сам Горынин не мог бы здесь похвастаться своим спокойствием. В растерянности стоял он перед этой взрослой девушкой, совершенно не представляя, как дальше вести себя с нею. У него совсем не было опыта общения со взрослыми дочерьми. Он знал, что они где-то есть у него, но уже смирился с тем, что они растут без него, и постепенно привык жить как бездетный. Это вошло уже не только в привычку, но и в сознание. Сожаление и обида, возникавшие в нем время от времени, постепенно затухали и становились все слабее. Не суждено — так не суждено… Поэтому подсказка Ксении Владимировны — «Поцелуй дочку-то!» — была очень кстати.
Он неловко и робко обнял эту рослую, малознакомую девушку и поцеловал в щеку.
Она ответила тем же, но у нее это получилось и родственней, и душевней, чем у него.
И тогда неведомая, вроде бы никогда не изведанная нежность разлилась у него в груди, расслабила, отпустила все сжатые пружины привычной сдержанности, и он снова, теперь уже крепко и любяще, поцеловал дочь, по-приятельски похлопал ее по плечу, как делал это с Ксенией Владимировной в минуты особого расположения.
18
Внешне жизнь Горынина продолжалась по-прежнему: утром — на работу, вечером — домой. Весь день — в заботах и хлопотах, которые все время прибавлялись. Не успел он сдать государственной комиссии готовый дом, как начались работы на двух новых объектах. И он не роптал. «Надо строить и строить», — говорил он себе. Хотя он знал это и раньше, теперь все понимал по-особому, не только умом, но и сердцем, более чутким сегодня ко всяким таким делам. Если раньше дом представлялся Горынину всего лишь как место для проживания, то теперь он чувствовал, что дом — это также и внутреннее состояние человека, его самосознание даже, его ежедневная лечебница после утомительных трудов, что дом — это еще и другие, близкие твоей душе люди, для которых необходима общая с тобой крыша.
Все это время семейство Горыниных (теперь можно было так говорить) готовилось к переезду на новую квартиру. Все ждали этого дня как праздника. Но в самый канун его, уже с ключами в кармане, Горынин не поспешил домой, как поступил бы всякий другой человек, а пошел через железную дорогу в парк, выбрал скамеечку почище, сел на нее, откинулся на спинку, полуприкрыл глаза и сколько-то времени сидел без движения и словно бы даже без мыслей.
Наверно, это была усталость. Но не только она.
Им здесь овладело почти такое же состояние, какое возникало на фронте перед началом переправы.
