стихийно возникшая демонстрация, мешая транспорту. А на Дворцовой площади Ксении Владимировне пришлось просто остановиться, потому что Дворцовый мост во всю ширину перекрыла орущая и поющая толпа студентов, над которой колыхались и подпрыгивали наспех написанные транспаранты: «Наши в космосе!», «Ура, Гагарин!» и еще какие-то другие, столь же краткие. Мелькали поднятые руки, цветные косынки, кепки, слышались призывные крики: «В космос! В космос!..» Было похоже, что эти счастливолицые люди прямо туда и направились. И как бы в подтверждение такой мысли над толпой вскинулся картонный плакатик с жирной стрелой, указующей в небо, и с такими залихватскими словами: Все там будем!
Смеялись люди, смеялось в небе и на плавно текущей Неве молодое весеннее солнце. Сама Нева, особенно широкая в этом месте, уже освободившаяся ото льда, была сегодня какой-то юной: именно такой бывала она в минувшие счастливые дни молодости… Оттуда, из этих давнишних дней, донеслись до Ксении Владимировны отдаленно звучащие трубы праздничных шествий, а ее рука вспомнила робкое прикосновение другой, по-весеннему шероховатой мальчишеской руки, так и не превратившейся в смелую.
Они бродили тогда до устали. Смолкли трубы, и в улицах звенел только воздух. Пахло праздничной пылью, растертой тысячами каблуков и кожаных подошв. Пахло увядшими без грусти праздничными цветами. И еще свежим, только что купленным в булочной батоном, от которого пальцы самовольно отрывали невесомые, мягко мнущиеся куски и украдкой отправляли в рот…
«Как легко было жить! — с тихой улыбкой подумала теперь Ксения Владимировна, глядя на бушующих студентов и ощущал в себе всколыхнувшиеся волны молодости. — Как беззаботно и славно!»
И вдруг подступили к глазам негорькие, чистые слезы…
16
Стены горынинского дома росли не так быстро, как у соседних крупнопанельных или даже у тех домов, на строительстве которых применялись кирпичные блоки. И все-таки они постепенно поднимались. К весне дом подвели под крышу и занялись «начинкой», то есть перегородками, полами, дверями, сантехникой, электропроводкой. Пришли с других объектов штукатуры, маляры, столяры, монтеры, сантехники. Люди занимались теперь не всем домом сразу, а каждой квартирой и комнатой. И чем больше отдельные ячейки дома походили на человеческое жилье, тем медленнее люди работали, — так по крайней мере казалось. И чаще обнаруживались какие-то небрежности, неаккуратности, даже брак. Приходилось ругаться, увещевать, доказывать, припирать к стенке. Иногда приходилось согласиться, что от таких специалистов, которых присылали к нему на объект, не слишком-то много и потребуешь: их надо было бы сначала основательно подучить и только потом принимать на работу. Но людей всюду не хватало, учить было некогда. И обвинять некого. Из деревень, из армии люди приходили на стройку в общем-то добросовестные. Если бы они прошли хорошую школу у хороших мастеров при хорошей организации труда, то и сами стали бы мастерами. Но когда, кому обучать их? Пришел на стройку — давай выработку! Это относится и к мастеру и к новичку. Приобретай опыт на ходу, на бегу. А это будет прежде всего опыт небрежности.
Быстрота и качество — совместимы ли эти понятия вообще?
Рабочие прямо говорят: нет!
Горынин должен доказывать: да!
Где же истина?
Она, по-видимому, в заводском, промышленном производстве целых квартир, квартир-деталей, из которых собирался бы дом. Но все это еще впереди.
Пока что и строителям и архитекторам диктовал свои законы жилищный голод. Во время голода в хлеб неизбежно добавляют примеси, и это считается нормальным. Но строитель и архитектор перестанут быть таковыми, если будут думать только об утолении «голода». Они должны опережать время, потому что строят для завтрашнего дня, для завтрашних людей.
Как тут быть?
Если начать строить в расчете на вековечность, половина человечества окажется под открытым небом.
Если продолжать возводить безликие, «безархитектурные» пятиэтажные коробки с неудобной планировкой, люди станут мечтать о переселении в более современное жилье, не успев обжить это.
По-видимому, и здесь нужна некая середина, приверженцем которой считал себя Горынин, нужно нечто нормальное или, точнее сказать, оптимальное. Но как оно выглядит?..
Горынин отлично понимал, что заметного воздействия на все это он сказать не в силах. Единственно, что он мог бы на своем месте, — это последить за качеством. Да и то ведь отделочники имели своего собственного прораба, который только лишь координировал свои действия с прорабом общестроительным, а отвечал сам. Правда, Горынин мог иногда ткнуть его носом в плохую работу отделочников, но тогда начинались препирательства, взаимные укоры и упреки… Как-то он заставил маляров заново покрасить двери в ванной и уборной и наклеить новые обои в кладовке — и в ответ услышал:
— Никогда еще не было у нас такого прораба!
— Такого хорошего? — попробовал Горынин обратить все в шутку.
— Такого занудного! — сказали ему женщины.
— А вы считаете, что можно было так и оставить? — сохраняя спокойствие, спросил Горынин.
— Вы, видать, с неба свалились, Андрей Всеволодович! — затараторили тут обе женщины сразу. — Мы и похуже работу сдавали… И на хорошую оценку… Да не только оценку, но и премии получали… А с вами одну голую оценку оторвем…
— Но ведь тут людям жить! — не в первый раз воззвал к своим рабочим Горынин.
— В уборных люди не живут, — отвечали ему, — а кладовки все равно разным хламом завалят.
— Пускай мне дадут такую квартирку, так я ее потом как шкатулку отделаю.
Это сказала младшая из маляров — Люба Движкова. Сказала и выпрямилась перед Горыниным. Ладная, грудастенькая, круглолицая, она стояла с этаким задорным вызовом: что, мол, на это ответите? Может, пообещаете мне квартиру?
Горынин улыбнулся.
— Зачем же потом отделывать? — сказал он. — Почему не сделать сразу хорошо? Как для себя.
— До этого еще дорасти надо! — с какой-то шутовской улыбочкой отвечала Люба.
— В молодости я слышал от одного человека такие слова, — проговорил Горынин с некоторой назидательностью: — «Хочешь прожить легкую жизнь — делай все хорошо с первого раза». Это был мудрый человек.
