class="p1">– Рот закрой, иначе повешу без суда, на первом же столбе, – зло прошипел капитан.
– Урод, – ответил ему пленный, и тут же его скрутило винтом от разряда, выпущенного Верой. Разряд был не смертельным, но достаточно сильным.
– Еще одно слово… – пригрозила она, демонстрируя пленным срывающиеся с пальцев тонкие электрические разряды. – Испепелю.
***
Ранее остригающийся куст шиповника, без ухода, распустил тонкие ветви, что изогнулись и расстелились по каменной дороге.
Иван осторожно обогнул перевернутую тачку, из которой вывалились сопревшие тряпки и, прижимаясь спиной к стене вплотную, подошел к колючим сплетениям. На вид больные, покрытые бурыми пятнами листья, содрогались и, шелестели от ударов, падающих с небес крупных капель. Гибкие, усеянные шипами лозы переплелись, и высмотреть что–либо сквозь них было невозможно.
Полынь была невидима, но мастер знал, она совсем рядом. Он ее не ощущал, но казалось, слышал размеренное дыхание лесной девы у самого плеча.
– Что они делают? – прошептал в пустоту Иван.
– Ждут, – так же шепотом ответила лесавка.
Чего они там ждут, мастер спрашивать не стал, он, наконец, решился выглянуть из–за сплетенных лоз. Десяток острых шипов, несмотря на загрубевшую кожу, больно впились в пальцы и ладонь. Сжав зубы, и щурясь от летящих в глаза брызг, он осторожно стал пригибать упругую лозу.
Порыв ветра покачнул куст. Шипы рванули кожу, впились в плоть, гонимые ветром струи дождя, дробью ударили в лицо. Несмотря на зелье, Иван в полной мере ощутил пронзившую ладонь, рвущую боль, зажмурился, играя желваками, стер с лица воду и продолжил сгибать ветвь.
То, что он увидел, заставило позабыть о боли.
Впереди был перекресток, посреди которого был устроен с трудом узнаваемый алтарь. Такие алтари он уже не единожды встречал. Это был алтарь Богини Тары, покровительницы всего живого: лесов, и обитающих в них зверей и духов. Поселения и небольшие города в лесных районах обязательно устанавливали алтари и жертвенники Таре, исправно преподнося Богине требы: фрукты, ягоды, мед, цветы. Но Полынь была права, этот алтарь был действительно осквернен. По общим верованиям, Богиня заступница живого, была против кровавых жертв, убийств, и такая жертва оскорбляла ее.
Ростовая статуя Богини, которая представляла собой красивую девушку в легком платье, что держала в руках ягоды и букет цветов, была изуродована и испоганена. Левая рука отбита, торс покрылся сколами и трещинами, вся статуя была забрызгана кровью, а со сгиба уцелевшей руки свесился разлагающийся человеческий труп.
Но не это насторожило мастера. Алтарь окружала группа бешенных, и те самые монстры, которых не смогла описать Полынь.
Так же, как и когда он повстречал их впервые, бешенные сидели под проливным дождем, источая клубы пара. Свесив головы и погрузившись в дремотное состояние, они ждали. Ждали их. А за их спинами, был довольно странный, почетный караул. Огромные, человекоподобные существа, размером в полтора человеческого роста, неподвижно стояли по обе стороны от алтаря.
Иван не знал всех видов, перерожденных Матерью Землей, да и никто не знал, но он мог поклясться, что она здесь ни при чем. Это были порождения иного рода.
Переразвитая мускулатура, разросшиеся кости, горбатые и изуродованные гипертрофией, со свирепым выражением изуродованных лиц. Они бессмысленно смотрели ассиметрично расположенными глазами прямо перед собой, испуская облака пара, будто паровые котлы. В увитых тугими мышцами руках чудищ, покоились огромные дубины, оканчивавшиеся сонмищем корней.
Не обращая внимания на боль и струящуюся по руке кровь, мастер еще сильней сжал шипованный прут. За толпой заживо разлагающихся уродцев, за спинами чудищ, за оскверненным алтарем, простирающаяся вверх улица упиралась в каменное здание с причудливо загнутыми к верху углами крыши.
Вот она ратуша. До цели всего–навсего рукой подать.
Один из бешенных поднял голову, и стал хрюкать подгнившим носом. Его пример подхватили еще несколько зараженных. Они зашевелились, подскочили и будто зверье стали жадно втягивать носами сырой холодный воздух.
Иван осторожно отпускал измазанную кровью ветку, когда раздался выстрел и вопли из–за угла. Послышалась возня.
Мастер замер. Стоя за кустом, крепко сжимая пистолет он слышал, как зашевелились, заворочались и захрипели бешенные.
– Полынь…
– Они остаются на месте, – шепотом отозвалась она. – Все также ждут.
– Отступаем.
***
– От кого, но от тебя Ростислав, я такого не ожидал. Где твои глаза были, а? – нахмурился куратор глядя, как медик быстро расстегивает вспоротый черный мундир на капитане. – Как вы умудрились проворонить, то, что у них руки развязаны? – сурово спросил он у виновато опустивших головы гвардейцев. – Разболтались! Расслабились! Я вам мать вашу, устрою. Я вас до усрачки теперь загоняю на учениях, конвоиры гребаные. Вам эта девчонка каждую ночь потом в кошмарах будет сниться.
– Я на секунду лишь отвлекся, – сквозь сжатые от боли зубы процедил Ростислав.
– В рапорте все изложишь, если кровью тут не истечешь.
– Не истечет, – заверил медик, копаясь в походном мед–наборе. – По касательной пришлось. Печень не задета. Сейчас я его скоренько заштопаю.
– Что тут за скандал? – негромко окликнул Иван сгрудившихся бойцов, но как только расслышал женский плач, то екнуло в груди так, что отдалось в чешуйке.
Мастер грубо растолкал гвардейцев. Первым бросилось в глаза то, как Юра в стороне, успокаивает плачущую Настю. После забрызганный кровью Гром, который казалось, с осуждением смотрит на хмурых бойцов, и, в конце концов, четыре трупа: гвардеец, двое пленных и Вера.
– Вера, – простонал бессильно Иван, опускаясь на колени перед трупом девушки. – Ну как же так? Что же ты, девочка… – он погладил дрожащей рукой ее голову, провел пальцами по утопающим в смешавшейся с кровью грязи волосам. – Ведь рукой подать… Что же я сестре твоей скажу? – мастер закрыл глаза, зло, по–звериному зарычал и ударил израненным кулаком в кровавую лужу.
Не утихающий дождь ронял свои слезы на ее бледную кожу, ударял по широко распахнутым, застывшим глазам, и стекал по безмятежному, лицу. Тугие струи смывали с изувеченной глубоким порезом шеи стынущую кровь.
Мастер, в последний раз посмотрел Вере в глаза. Он знал, этот взгляд присоединится ко многим, мертвым взглядам, что смотрят с того света на него в кошмарных снах. Не кричат, не проклинают, не осуждают, а просто смотрят. Смотрят и молчат.
Замерзшие руки были не теплее камня, на котором лежал окровавленный девичий труп, но он положил ладонь ей на глаза. Пальцы коснулись век, и, не смотря на холод, скользнув на прощание пышными ресницами, по загрубевшей коже, они сомкнулись навсегда.
Вера погибла.
Почему–то всплыли в памяти слова Карины о вере, надежде и любви. Теперь осталось утратить надежду и любовь.
С этими мыслями Иван поднялся и, нахмурив брови, молча посмотрел в глаза брату.
