Да если б я, понимаешь, не свой был… Так ты б, милая, уже в гестапо была в аккурат доставлена. Тут их система железно срабатывает. Был человек — нет человека. Это запросто делается… Беру трубку — и все. — Усмехаясь, он потянулся к трубке.
Валя невольно дернулась, но сдержала себя и, все так же глядя исподлобья, низким голосом сказала:
— Звони! Но если меня в Юрьеве схватят, ночью к тебе домой придет Сивачев.
«Все верно. А что он в самом деле мне «тыкает»! Был бы свой…»
Он побледнел, глаза сузились — от злобы или от страха. Он, конечно, знал про партизанский отряд Сивачева, карающий предателей.
— Ты что за горло-то берешь, а? Хочешь на моей шкуре медаль заработать? Эх, люди!.. Каждый об себе думает, только об себе. Я, понимаешь, стараюсь тут, сочувствую, жизнью, можно сказать, рискую.
— И когда реквизируете теплые вещи у населения — тоже рискуете? — Она вновь перешла на «вы».
— Должность велит! Дура!
«Вот скот. Но что поделаешь — надо сдерживаться».
— Если вы будете делать лишь то, что велит должность, значит, вы их пособник. Это вы, надеюсь, понимаете?
Он покорно склонил голову, вздохнул, как бы говоря: «Как хотите. Вот я такой… И уйдите от меня все и не трогайте меня. И не могу, и не хочу, и боюсь… Довольствуйтесь малым, а будете давить — пожалуй, решусь на крайность. Своя шкура дороже!»
«От этого пользы не будет. Не предатель и не помощник», — решила она. Так впоследствии она и доложила своему начальнику. Звереву, уходя, сказала: «Поступайте как знаете. Но если вам дадут знак уйти из города — уходите, не цепляйтесь за должность».
— Ты, девка, дуй отсюда немедля же, а то еще, не ровен час, схватят тебя, а я отвечай! — крикнул он ей вслед.
…Выйдя на улицу, Валя затянула потуже платок и пошла к станции. Здесь был железнодорожный узел. Четыре направления. Велено было проследить, куда идет переброска внутриармейских резервов: к блокированному городу или от него. По запасным путям маневровый толкал длинный товарный состав, выводя его с главной магистрали на новгородскую ветку. В конце деревянной платформы, у водокачки, виднелась фигура часового с торчавшим из-под руки коротким стволом автомата.
Начинало темнеть. В ста двадцати километрах отсюда ленинградцы леденели от стужи, гибли от голода; бомбы и снаряды настигали их у ворот домов. На станции Юрьево восемнадцатилетняя девушка, пристально, исподлобья глядя на двигающийся состав, беззвучно шевелила губами — считала вагоны. Ее колотила дрожь.
В пятом часу Зверев вышел из управы и направился к дому — на ту сторону железной дороги. Идти напрямую через многочисленные пути, стрелки, подлезать под вагоны он не хотел, а переход был за станцией. Заметив на перроне женскую фигуру в платке и черной шинели, он, еще не разглядев лица девушки, догадался, что это его нынешняя гостья. «Дуреха, стерва, на самом видном месте… Схватят — ведь выдаст, что днем была у меня в управе!.. А не донес. И все. За шкирятник», — со злобой подумал он. Что же теперь? Он свернул направо, в обход. Потом остановился, вытащил сигареты. Чиркая на ветру зажигалкой, он проклинал все на свете: войну, эту наглую, настырную девку, немцев и самого себя. Кабы знать, чья одолеет!.. И определился бы окончательно. А то оно хуже всего — на двух стульях. Либо те кончат, либо эти. Но сейчас его ненависть сосредоточилась на этой посыльной. Самой на себя наплевать — думает, и другим… Все правильно, обещал… Да разве знал, что все так обернется? Он думал, что немцы будут заискивать перед ним: все же как-никак представитель местного населения! Кой черт — «представитель»!.. Любой обер на тебя рявкает. Жизнь проклятая, ну нет никакого покоя… Хоть в петлю лезь!..
Тяжело вздохнув, Зверев двинулся дальше. Сейчас он мечтал об одном — добраться до дома, хватить стакан самогона, закусить кочанной, борщом и завалиться спать. И ну их всех!..
Проходя через пути мимо шлагбаума, Зверев вновь покосился на перрон, который теперь был слева от него, и заметил там лишь двух бабок. Той девки не было. «Неужели взяли?» — леденея, подумал Зверев.
Но Валя была уже на выходе из города. На этот раз пронесло.
5
— Теперь это читайте, — сказал Крестов.
Я взял пожелтевшую бумагу, прочел:
«Олешко, Валентина. Двадцать четвертого года рождения. Член комсомола, уроженка Алтайского края. Бывшая советская разведчица. Была заброшена в ближний тыл противника на территорию фашистской армии в августе 1942 года. На связь с центром выйти не смогла. Добровольно сдалась в плен. По непроверенным данным, состоит агентом фашистской контрразведки».
— Когда составляли справку?
— В начале сорок третьего…
— А есть данные, что она жива?
— Нет данных, что она мертва.
— Наверно, о сотнях тысяч погибших нет таких данных.
— Да, но учтите — ею занимался абвер. Это была серьезная организация.
— Тогда еще вопрос: что значит непроверенные данные?
— Это много что может значить. Самое реальное — был сигнал кого-либо из наших зафронтовых разведчиков, или партизан, или, наконец, от нашего человека в их же среде. Возможно, немца. Но источник, очевидно, один — мог ошибиться. Поэтому вставлена оговорка. Был бы второй подтверждающий сигнал — тогда все.
— Ясно. А откуда известно, что она добровольно сдалась?
— Думаю, доказательство от противного. Разведчик не должен сдаваться в плен, и этот выход у него есть всегда, или почти всегда, — уточнил Крестов. — Читайте следующий документ. Вы, кажется, владеете немецким?
Запинаясь, я прочел текст:
— «Благодаря оперативно принятым мерам отдел I-C армии выловил…», нет, точнее — перехватил
