– Врешь, – заявляет коротко.
– Нет, – упорствую и на этот раз глаз не отвожу. Мне нужны лекарства для Дэвина, и я не отступлю.
Сова возмущенно качает головой.
– Да ты кем себя возомнила? Думаешь, что-то мешает мне прямо сейчас пойти и сдать тебя Филину? Кто ты такая, чтобы я рисковала ради тебя своей шкурой?
– Никто, – признаю справедливость ее слов. – Дашь?
– Подумаю, – огрызается и на этот раз, кряхтя, встает.
Не даст, понимаю. Придется красть. Хочется провалиться сквозь землю.
– Шуруй к Филину, – бросает мне Сова, наконец поднявшись на ноги. – Он еще утром сказал отправить тебя к нему после обеда.
Черт-черт-черт. Так скоро? Я надеялась, что он забудет о моем существовании хотя бы на неделю.
И тут вспоминаю о десяти годах, о которых говорил Дэвин: времени возобновления деятельности наркодилеров на Пандоре и тогда же – восхождения Филина на пьедестал.
– Сова, погоди! – вскакиваю вслед за ней.
Начавшая отходить женщина недовольно оборачивается.
– Чего тебе еще, наглая?
– Сколько лет ты здесь?
В ее взгляде что-то меняется: удивление, подозрительность. И еще что-то. Страх?
– Двенадцать, – отвечает осторожно. – Все узнала? Тогда дуй к Филину, пока он не разозлился.
Игнорирую ее напутствие, мотаю головой.
– Значит, ты была здесь, когда появился Филин?
– Ну. Была.
– С тех пор ведь никого не осталось, верно? Только он и ты. И лишь ты знаешь наверняка, как Филин стал Главой – правду, а не слухи.
Губы Совы сжимаются в прямую линию.
– Нос свой любопытный укороти! – рявкает зло. – Живи и радуйся, пока не трогают, да еще и с мужиком повезло. Все беды от таких, как ты. Упертых. Не смирившихся. Нарушительниц спокойствия.
После чего решительно разворачивается и, хромая, бредет по борозде к своей грядке.
Черт. Даю себе мысленный подзатыльник – зря я так резко.
* * *
К Филину откровенно не тороплюсь.
Несмотря на то что Сова бросает на меня гневные взгляды, сперва заканчиваю начатую грядку. Затем плетусь к лагерю. Не менее неспешно умываюсь и споласкиваю руки.
Подождет. Мне торопиться некуда – у нас еще две недели.
И все же еще не до конца верю. Нет, не Нику – уверена, в этом он не солгал, катер прибудет в срок. А вот в то, что мы в итоге таки окажемся на его борту, сомневаюсь. И в то же время надеюсь.
Понимая, что сделала все необходимое, направляюсь к бараку.
Стучусь в дверь кабинета Филина, но мне никто не отвечает. Стучу повторно. Решаю, что постучусь трижды, а потом уйду. Выволочки за то, что так долго шла, скорее всего, не избежать, но дежурить под дверью и ждать возвращения Главы все равно не стану.
На третий стук ответа по-прежнему нет. Разворачиваюсь, чтобы уйти, как вдруг дверь кабинета распахивается. На пороге – Рисовка. Бледная, с горящими глазами.
Не сразу понимаю, отчего она держит руку у горла, и только потом замечаю, что ее пальцы напряжены – сжимают края разорванного выреза платья. Сглатываю.
Молодая женщина испуганно вскидывает на меня глаза.
– Сапсану не говори, – шепчут, как заклинание, ее мертвенно-бледные губы.
А затем Рисовка, не дожидаясь моего ответа, опрометью уносится прочь по коридору.
Выходит, в то самое время, пока я… Сейчас.
– Гагара, чего топчешься у порога! – доносится из кабинета довольный голос Главы. – Заходи! Заждался тебя.
Если бы я пришла раньше, Рисовка избежала бы своей участи? Или это у них не впервые? Именно она чаще других занимается уборкой комнат Филина. Он говорит, что Рисовка – самая трудолюбивая и чистоплотная. Покорная, выходит.
Вхожу. Сердце гулко колотится. Вонзаю ногти в ладони, чтобы успокоиться. Смотрю в пол. Тошно.
– Подними глаза, – велит Глава. – Хочу видеть твое личико.
«Личико»… Из-за этого уменьшительно-ласкательного слова к горлу подкатывает еще сильнее – от отвращения.
Поднимаю глаза, глубже вонзая ногти в ладони. Боль всегда помогает усмирить эмоции. Нельзя смотреть на Главу с вызовом – будет только хуже.
– Так-то лучше, – комментирует Филин. Рубашка на его груди застегнута не на все пуговицы, волосы на макушке взъерошены. Грудь быстро вздымается – еще не отдышался. Ухмыляется. – Все было добровольно, если ты пытаешься прожечь во мне дыру из-за Рисовки.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Добровольно. Так же как и у меня с Пингвином. Добровольно. Как у Олуши с Момотом.
Поспешно отвожу глаза. Заметил-таки мой гнев, как я ни старалась его скрыть.
– Ну-ну, полегче, – смеется Филин, обходя стол, на котором остаются разбросанные в беспорядке вещи. Значит, на столе… – А может, ты завидуешь? – морщится. – Извини, но я уже говорил, ты не в моем вкусе. Бабы без груди ассоциируются у меня с мальчиками. А я, знаешь ли, гомофоб.
У Главы хорошее настроение. Слишком. А еще блестят глаза. Чересчур блестят. Если бы не Дэвин, я бы не заострила на этом внимание. Но теперь… Да он же под кайфом! В лагере, где ни одно из предоставляемых нам лекарственных средств нельзя использовать как наркотик.
– Я ждал тебя вчера.
– Мне нечего было рассказать, – отвечаю, отводя взгляд. Филин стоит напротив, слишком близко. Мне неприятно на него смотреть.
– А сегодня? – едва не мурлычет. Самодовольный, получивший свое мартовский кот.
Качаю головой.
– По-прежнему ничего.
А в следующую секунду задыхаюсь от того, что Филин резко выбрасывает руку вперед и хватает меня за горло.
– Ты шутить со мной вздумала? – рычит, вмиг утрачивая все свое благодушие. – Я же ясно объяснил, что с тобой будет, если ты не станешь полезной.
Мало мне груди, теперь еще и на шее останутся следы от пальцев.
– Пересмешник приходит и ложится спать, – хриплю, запретив себе вырываться. – Мы почти не разговариваем.
– Только трахаетесь? – морщится. Отдергивает руку. – Наслышан.
Спасибо Чайке – наслышаны все.
Накрываю шею ладонью.
– Перестать? – спрашиваю. Не могу отказать себе в удовольствии.
Получаю пощечину. Плевать, это того стоило.
– Не смей дерзить. – Отряхивает руку, будто запачкался. – Такие, как ты, больше ни на что не годятся, так что отрабатывай. И вызнай, что у него творится в голове, а не только между ног. Ясно?
– Ясно, – повторяю эхом.
– У тебя неделя.
Плохо, мне нужно две.
– А теперь пшла вон!
С превеликим удовольствием, ублюдок.
Не заставляя просить себя дважды, быстро скрываюсь за дверью.
Если случится чудо и мы сможем сбежать, то что?
Мы будем спасены, а остальные? Филин останется здесь. С Совой. С Рисовкой. С Олушей, способной лишь, как оказалось, плеваться ядом, но слишком слабой, чтобы кому-то противостоять как морально, так и физически.
Сова призывает думать о себе и не высовываться.
Но разве это правильный путь?
Мой путь?
* * *
– Ты знала, что Филин насилует Рисовку? – вернувшись на огород, с ходу огорошиваю своим вопросом Сову. Та, как обычно, работает в отдалении от других, и я могу не опасаться, что нас подслушают.
Опускаюсь возле женщины на корточки, внимательно слежу за выражением лица.
Сперва оно не меняется. Сова с кряхтеньем выпрямляется, упирая ладонь в натруженную спину. Вытирает лицо платком из кармана длинной юбки, убирает обратно и лишь потом обращает на меня гневный взгляд. То, что я сижу, а она стоит, как нельзя кстати – Сова невысокого роста и при других обстоятельствах ей бы не удалось смотреть на меня сверху вниз.
– Гагара, – в скрипучем голосе и злость, и предостережение, – сколько раз я говорила тебе думать о себе и не лезть, куда тебя не просят?..
Миллион раз, должно быть.
– …Этот мир не переделать.
– Изменить можно все что угодно, – возражаю.
Я хочу в это верить. Я пытаюсь в это верить.
Сова смеется скрипучим, каркающим смехом.
– Пересмешник тебе сказки на ночь рассказывает?
В прошлый раз Дэвин напомнил мне своим поведением Сову. А теперь она напоминает мне Дэвина, из того воспоминания о нашем расставании. Он точно так же внушал мне, что все уже предрешено и нужно смириться со своей участью.
