Дохожу до входной двери. Щеколда сдвинута. Ник ушел через окно, а это значит, что на улице кто-то еще. Скверно – как бы они не столкнулись.
Однако тот, кто вышел за дверь, обнаруживается уже на крыльце – на верхней ступени, укрытой от проливного дождя навесом, сидит, завернувшись в одеяло, Олуша. По габаритам девушку легко узнать даже со спины, несмотря на то что из-под складок одеяла видна лишь взъерошенная черная макушка.
Полуночница вздрагивает от скрипа двери и резко поворачивается.
– Гагара? – шепчет удивленно. – Ты чего здесь?
И ни агрессии, ни ненависти во взгляде, которыми она непременно одаривала меня в каждую встречу после того, как я отказалась убивать ради нее Момота.
– Бессонница, – отвечаю.
Правдоподобнее было бы сказать, что я направляюсь в туалет, но тогда пришлось бы выходить под дождь. Я сама толком не знаю, зачем вышла на улицу – скоротать время?
– Гагара, посиди со мной. – Девушка выпутывает тонкую руку из своего импровизированного кокона и протягивает мне.
Мне не по себе.
– Я лучше пойду, – говорю, берясь за дверную ручку.
Коротать время в компании Олуши у меня желания нет.
– Пожалуйста. – Передо мной снова та самая Олуша, которую я жалела и которой искренне сочувствовала – удивительно юная для этого места, робкая, ранимая.
Только теперь я знаю, что это маска.
– Нет.
– Не простишь?
– Нет.
Такое не прощают. Той Олуши, которой мне хотелось помочь, больше нет. Вернее, ее и не было никогда, просто девчонка – хорошая актриса.
Тяну дверь на себя, на полном серьезе намереваясь уйти и дождаться Ника в комнате, как, собственно, и договаривались.
– Я беременна!
– Что? – оборачиваюсь. В первый момент мне кажется, что это глупая шутка, розыгрыш.
– Беременна, – повторяет Олуша. Крепче обнимает себя руками, подтягивает одеяло до самого носа, шмыгает.
Таким ведь не шутят, правда?
– Как такое может быть? – все еще не могу поверить.
– Не знаю, – бросает Олуша с каким-то остервенением. – Сова говорит, что такое бывает, противозачаточные имплантаты сдвигаются, портятся. Их же по инструкции нужно проверять каждые два года.
– Сова? Сова в курсе?
– Угу. – Прячет лицо в одеяле.
Отпускаю ручку двери.
– От Кулика?
Или от Момота? Или не успела бы узнать, если от Момота? Я в этом ничего не смыслю, но от Дергача бы точно не успела.
– Наверное, – шепчет Олуша.
Похоже, не я одна не разбираюсь в сроках для определения отцовства.
– А что Сова? – Я настолько ошарашена этой новостью, что способна выдавать только короткие фразы.
– Сказала признаться во всем Филину. Иначе она сама.
Сама? Уж очень сомневаюсь.
– А я бою-у-усь… – И заливается слезами.
Филин велит делать аборт – процедуру, от которой в цивилизованном мире практически полностью отошли ввиду широкого применения противозачаточных имплантатов. Их ставят девочкам с первой менструацией, прерывая ее до тех пор, пока женщина осознанно не решит завести ребенка. И, честно говоря, в данном случае меня больше волнует не моральная составляющая, а то, что здесь нет ни соответствующих специалистов, ни аппаратуры для подобной операции.
– Ты хочешь оставить ребенка? – спрашиваю осторожно.
Не знаю, что я делала бы на ее месте и чего хотела бы. Правда не знаю. Родить здесь, обречь крошечное беззащитное существо на жизнь в этом месте… А если девочка?..
– Нет. – Олуша мотает головой.
Моргаю. Я почему-то решила…
– Боишься операции? – выдвигаю новую версию.
– Боюсь, что Филин убьет меня, когда узнает. У меня же проблемы с имплантатом, значит, я сломанная, негодная.
Девушка начинает рыдать навзрыд, а я не знаю, что ей сказать. Мне отчего-то кажется, что на ее месте о своей «негодности» для мужского населения Птицефермы я подумала бы в последнюю очередь.
И все же мне ее жаль. Может, Сова знает какие-нибудь средства контрацепции на будущее из того, что есть у нас здесь? Возможно, какие-то медикаменты широкого спектра действия? Вряд ли растения – у нас тут одни овощи да сухие кусты.
И ребенка тоже жаль.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Но что я могу? Забрать Олушу с собой? Предложить ей подождать с признаниями две недели, а потом попытаться вывезти с планеты?
И уже завтра Глава повесит меня на первом же дереве, стоит мне сейчас заикнуться о чем-то подобном. В том, что Олуша струсит и сдаст меня, надеясь выторговать себе благосклонность Главы, даже не сомневаюсь.
Встаю.
– Иди спать, – говорю.
Девушка растерянно вскидывает на меня глаза.
– Ты мне не поможешь? – В ее взгляде такая искренняя растерянность, что жалость к ней тут же ослабевает.
– Как? – интересуюсь в ответ.
– Ну, что-то же можно придумать. Как-то задобрить Филина, например. Может, рассказать ему что-то полезное? – Смотрит на меня так красноречиво, что меня едва не выворачивает прямо здесь.
А ведь чуть не попалась, кретинка. Снова.
– Ты хоть правда беременна? – спрашиваю прямо.
Олуша шмыгает носом и заливается новой порцией слез.
– Пра-а-авда!
– И Филин уже в курсе, да? Обещал пощадить, если надавишь на меня, а я – на Пересмешника?
Отличный план, основанный только на том, что Глава считает меня непроходимой дурой. И отчасти он прав – я снова купилась на жалость.
Теперь, уличенная во лжи, Олуша даже не пытается отрицать. Хочу уйти, но она ловит подол моего платья цепкими маленькими пальцами, практически бросается в ноги. У меня явное дежавю.
– Ты же можешь мне помочь! Я не заслужила такой жизни! Такой смерти!
И поэтому готова отправить на смерть любого, лишь бы выкрутиться самой.
Вот почему Кулик не отказался от состязаний. Вот из-за чего вышел на смертный бой с Момотом.
С силой вырываю у нее из рук край своего платья.
– Спать иди, – повторяю и на этот раз возвращаюсь в барак.
* * *
– Ты куда сбежала?
Когда возвращаюсь в комнату, Ник сидит на подоконнике, вытирая лицо полотенцем. На столе тускло светит лампа.
Мой сожитель вымок насквозь. Вода с волос продолжает падать на лицо. Ник чертыхается вполголоса и начинает тереть полотенцем голову.
– Все хорошо? – отвечаю вопросом на вопрос, притворяя за собой дверь. – С Дэвином.
– Нормально. – Напарник отмахивается, убирает полотенце, после встречи с которым его волосы торчат в разные стороны. – Этот жук – как таракан, даже радиации не боится. Нашел какой-то то ли гараж, то ли еще какую-то заброшенную постройку и переселился туда.
– Есть такая, – киваю. – Далековато.
Ник пожимает плечами.
– Побезопаснее и поудобнее, чем в шахте. Зажигалке и фонарю обрадовался и просил передать тебе спасибо и тысячу воздушных поцелуев… Эм, – замечает, что со мной что-то не так, спрыгивает с подоконника на пол, закрывает окно и подходит ко мне. – Случилось что? – Пытается заглянуть в глаза, но я отворачиваюсь.
Неприятно признавать, но короткая беседа с Олушей потрясла меня слишком сильно.
– Янтарная, мне тебя пытать?
– Бить и загонять иголки под ногти? – уточняю сухо.
Все еще смотрю в сторону. Сейчас отпустит, просто нервы в последнее время ни к черту.
– Вроде того… Эм!
Резко вскидываю на него глаза. Его лицо мутное – пелена выступивших слез мешает видеть четко.
– Олуша беременна, – выпаливаю то, что душит меня изнутри. – И Филин пообещал ей, что пощадит ее, если она надавит на меня, а я принесу важные сведения о твоем якобы заговоре против него.
Абсурд: Пересмешник попал под подозрение в глазах Главы только из-за того, что честно победил в состязаниях. Это Ник отговаривал меня сегодня от мыслей о бунте, а не наоборот. Однако Филин, как всегда, уцепился за свою «блестящую» идею и не отступится.
Ник молчит.
Вытираю глупые слезы тыльной стороной ладони, чтобы видеть его лицо. Смотрит на меня, закусив губу.
– Эм, я не знаю, что сказать, – признается затем.
