Вчерашние порезы на животе отдаются болью в ответ на физическую нагрузку. Останавливаюсь и приподнимаю футболку, чтобы проверить, не выступила ли кровь. Если Ник заметит кровавые разводы на ткани, то мне придется объясняться и показывать надпись. А на это я категорически не согласна.
Продолжаю путь только тогда, когда убеждаюсь, что крови нет. Снадобье Совы творит чудеса.
Отсчитываю окна от угла здания и с облегчением вижу, что нужное мне приоткрыто. Хватаюсь, подтягиваюсь, на этот раз стараясь действовать осторожнее, чтобы не потревожить живот.
Оказываюсь на краю подоконника, шире распахиваю раму. В нос тут же ударяет запах рвоты.
Олуша лежит на полу на животе, руки и ноги нелепо вывернуты, будто она бежала и вдруг упала как подкошенная. Лицом в пол. Пальцы рук согнуты. Надо полагать, звук ногтей по пластику я и слышала.
Спрыгиваю на пол, уже не думая о своем животе. Быстро подхожу к хозяйке комнаты, стараясь лавировать между луж рвоты.
Рассыпанные пилюли. Много. Открытые бутылочки, валяющиеся там и сям. Вскрытые опустошенные пачки. Много, очень много – похоже на годовой запас Птицефермы.
Что же ты наделала, дурочка?
Приседаю на корточки, протягиваю руку. Кожа влажная и теплая, но пульса не чувствую. Черт.
Я не врач, меня максимум чему учили – оказывать первую помощь. Но в моей памяти и так черная дыра. Что я знаю об отравлениях? Ничего, кроме того, что если слизистая не повреждена, то нужно вызвать рвоту и промыть желудок. Не тот случай.
Переворачиваю Олушу на спину. Губы посиневшие, лицо бледное. Наклоняюсь – нет, совершенно точно не дышит; грудная клетка не поднимается. Но ведь теплая, даже горячая, и я слышала царапанье – значит, только что.
Глупая, мы ее недооценили.
Времени на то, чтобы позвать помощь, нет. Да и кого я позову? Сову? Пока она доковыляет сюда, будет уже наверняка поздно.
Может, я и не специалист, но не прощу себе, если не попробую.
Устойчиво становлюсь на колени, приоткрываю Олуше рот. Делаю два глубоких вдоха прямо в губы. Переплетаю пальцы рук, накладывая одну на вторую, давлю на грудную клетку лежащей. Сколько там нужно? Два вдоха, тридцать нажатий?
– Ну давай же! – рычу.
Еще раз. Два вдоха, тридцать нажатий.
Навык у меня есть, совершенно точно есть, а вот памяти нет. Тело работает больше на рефлексах, нежели сознательно.
Два вдоха, тридцать нажатий.
– Оживай, дура!
Два вдоха, тридцать нажатий.
– Давай!
Еще раз.
Дверь открывается с пинка в тот самый момент, когда Олуша делает свой первый самостоятельный вдох, который заканчивается хрипом.
– Спокойно, спокойно, – бормочу, помогая ей повернуться на бок.
Хрип сменяется приступом рвоты.
– Давай я. – Ник опускается на колени рядом, поддерживает Олушу, чтобы та не упала и не захлебнулась.
Откатываюсь на пятках назад, тяжело дышу.
– Ты как тут оказался? – спрашиваю. Вытираю пот со лба тыльной стороной ладони.
Дверь остается распахнутой, но коридор за ней пуст, больше никто не спешит на помощь.
– Мне показалось, что если бы Олуша просто проспала, то вы бы уже вернулись вдвоем.
– А дверь?
Пожимает плечом.
– Твое «оживай, дура» было слышно с другого конца коридора. Будем считать, что я догадался.
У меня вырывается смешок. Уже сама не помню, что кричала.
– А что Филин? – спохватываюсь. – Он позволил тебе уйти?
Ник отрывает взгляд от лежащей у его ног молодой женщины, чтобы посмотреть на меня.
– А кто его спрашивал.
Что и говорить, осторожность – наше второе имя.
– Н… – чуть было не называю его настоящим именем, но вовремя вспоминаю, что, как бы Олуше в этот момент ни было плохо, она в сознании. – Но он тебя в порошок сотрет, – перефразирую то, что хотела сказать, решив обойтись без имен. Называть напарника как птицу теперь язык не поворачивается.
– Может, и стер бы, – соглашается Ник. – Но ему тут и без меня есть на ком сорвать свой гнев.
Вынуждена согласиться. Обреченно оглядываю обстановку комнаты. Рвота и медикаменты повсюду.
– Подчистила запасы Совы? – предполагает Ник.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
– Похоже на то, – соглашаюсь.
Накатывает дикая усталость и апатия. Ужасно хочется пить, а еще – умыться. У меня ощущение, что я вся пропиталась запахом рвоты.
Олуша пытается встать на четвереньки. Ник поддерживает ее за плечи, оглядывается на меня.
– Воды найди.
– Есть, босс, – бормочу, поднимаясь с пола не быстрее, чем это обычно делает Сова.
Вода есть на столе, в большой банке, стакан – тут же. Наливаю с трудом – руки еще трясутся.
И только когда я протягиваю Нику стакан, в коридоре раздаются шаги сразу множества ног.
* * *
Ник был снова прав: о его несанкционированном уходе из столовой благополучно забывают, стоит Главе увидеть Олушу и то, чем украшена ее комната.
Голоса, крики, ругань.
Помещение наполняется людьми. Они все прибывают и прибывают – всем хочется увидеть, из-за чего сыр-бор. В отличие от остальных пячусь из комнаты прочь, против потока любопытствующих.
Мне больше нечем помочь Олуше, даже если бы хотела. Но взять на себя вину за кражу медикаментов – чересчур даже для меня.
– Что там? Что там? – Подоспевшая к месту основных событий Чайка нетерпеливо хватает меня за плечо, позабыв нашу недавнюю размолвку. Сейчас для нее любой – друг, если поделится информацией.
Вырываю руку и собираюсь послать ее куда подальше, как за моим плечом появляется Ник.
– Пошли отсюда, а? – кивает в сторону коридора, ведущего к нашей комнате. – Пусть Филин разбирается сам.
– Пошли, – соглашаюсь. Мне нужно помыться и переодеться. И поскорее, пока меня саму не стошнило.
– Да что там случилось-то?! – жалобно восклицает Чайка уже нам в спину.
Игнорирую. Пусть лезет на передовую и выясняет все, что ей вздумается. А я умываю руки в прямом и переносном смысле. В прямом – как можно скорее.
Но Ник считает иначе. Оборачивается.
– Отравилась, – сообщает широко распахнувшей в нетерпении глаза Чайке. – Или с собой хотела покончить, или от ребенка избавиться.
Будь я медиком, то в этот момент предложила бы женщине измерить давление. А лучше – пройти полное медицинское обследование. Потому что у здорового человека не могут настолько выпучиваться глаза.
– Ребенка?! – ахает.
В нашу сторону начинают заинтересованно поворачиваться головы.
– А вы что, не знали? – делано удивляется Ник.
– Вы слышали?! – взвизгивает Чайка. – Олуша беременна!
А затем коридор наполняется гулом голосов. Все говорят одновременно, а Чайка – громче всех.
– Пошли, – шипит Ник мне на ухо, увлекая за собой по коридору подальше от столпотворения.
В последний раз оглядываюсь через плечо: люди шумят как растревоженный улей.
– Думаешь, если все будут знать о положении Олуши, Филин не вынесет ей жестокого наказания? – спрашиваю.
Ник тоже оглядывается.
– Кто этого урода знает, – откликается. – Но, может, есть в них что-то человеческое.
– В Чайке-то? – Слабо верится.
Напарник дарит мне красноречивый взгляд.
– Ну не в Филине же.
* * *
Благодаря утренним потрясениям Филин объявляет сегодняшний день выходным и запирается у себя в кабинете – подумать.
Сова собирает оставшиеся медикаменты в комнате Олуши и подсчитывает ущерб.
Фифи и Рисовка помогают привести помещение в порядок.
Остальные пока что предоставлены сами себе.
Переодевшись, тем самым лишив Ника последнего комплекта чистой одежды, наведываюсь в комнату, ставшую центром событий сегодняшнего утра. Узнаю обстановку, выясняю, что Олушу заперли до решения Главы, и отправляюсь к себе.
Погода сегодня солнечная и ветреная. Нет смысла бездельничать – меня ждет стирка.
Когда возвращаюсь, Ника в комнате нет, хотя он и оставался там, когда я уходила.
Сгребаю грязные вещи в таз и выхожу на улицу.
