и неустанным стараниям он превратил их в хорошо обученных новобранцев, отважных и умевших точно маневрировать. Его собственный корпус, состоявший в основном из опытнейших солдат Европы и составлявший теперь пять дивизий, вместе с артиллерией и кавалерией представлял настоящую армию в 90 тысяч человек, и это была самая прекрасная армия в мире. В ней предусмотрели решительно всё в отношении снаряжения, вооружения, пропитания, чтобы дойти до края Европы. Помимо боеприпасов и лагерного снаряжения солдаты 1-го корпуса несли в своих ранцах десятидневный запас продовольствия. Обозы перевозили запас провианта еще на две недели, и хотя у 1-го корпуса отобрали часть транспортных средств для Императорской гвардии, предусмотрительный маршал немедленно нашел им замену. Стада быков, вверенные специально обученным солдатам, следовали за полками, представляя собой передвижной мясной склад. Так маршал Даву организовал свой армейский корпус. Кроме того, он собрал для армии в 600 тысяч человек колоссальное снаряжение, состоявшее из 1800 орудий, рассчитанных на две кампании, шести понтонных экипажей, двух осадных парков, обширного инженерного парка и огромных складов Данцига, Эльбинга и Браунсберга.
Даву совершил эти приготовления, следуя приказаниям Наполеона, но изменяя их при необходимости в соответствии с собственным опытом, местными обстоятельствами и без опасения дополнить или исправить распоряжения своего повелителя. К сожалению, у него был тайный и опасный враг, постоянно находившийся при Наполеоне, генерал-майор Бертье. Бертье не мог утешиться в том, что в 1809 году его обвинили в намерении поставить армию под удар, тогда как заслугу ее спасения приписали Даву. Кроме того, он завидовал талантам маршала, имевшим некоторое сходство с его собственными, ибо грозный боевой генерал Даву мог бы стать и превосходным начальником Главного штаба, если бы был менее резок. По этим-то малодостойным причинам Бертье, ставший с возрастом раздражительным и подозрительным, докладывал Наполеону о малейших неточностях в исполнении Даву императорских приказаний.
По досадному стечению обстоятельств, поляки, в поисках короля на случай восстановления в ближайшем будущем их королевства, узнав об избрании Бернадотта наследником шведского трона, тотчас подумали о князе Экмюльском. В его честности, твердости и организаторском гении они нашли достоинства, счастливо подобранные, способные создать чисто военное королевство, и даже в его хмурой суровости – полезный противовес их собственному доблестному, блестящему, но легкомысленному нраву. Задумав эту комбинацию, поляки принялись говорить о ней в своих варшавских салонах так громко, что их услышали даже в Тюильри. Наполеон же, задетый попыткой покушения одного из его маршалов на королевскую власть в Португалии, оскорбленный удавшимся покушением другого в Швеции, задумался, не сделает ли вновь помимо его воли стихийное волеизъявление населения королем одного из его маршалов, который будет обязан возвышением не ему. Он почувствовал крайнее неудовольствие от такого расположения поляков и разгневался на Даву, который об этом знать не знал и ничуть не беспокоился.
Даву, имея дворянское происхождение, несколько удивился, когда его сделали князем Экмюльским, увидев в таком заимствованном величии лишь мимолетный доход, который, будучи благоразумно отложен предусмотрительной супругой, доставит надежное благосостояние его детям. Вечно живя на северных равнинах, среди своих солдат, так что за десять лет он не провел в Париже и трех месяцев, занятый исключительно своим ремеслом, молчаливый, суровый к себе и к другим, он принадлежал к небольшому числу товарищей Наполеона по оружию, не захмелевших на пышном банкете фортуны. Наполеон же, не пытаясь докопаться до истины и встречая повсюду на берегах Вислы следы глубокого повиновения маршалу Даву и его имя у всех на устах, почувствовал усталость от его значительности и охотно прислушивался к Бертье и тем, кто называл деятельную волю этого человека честолюбием, а суровую степенность – гордыней.
Наполеон принял Даву с холодностью и во многих случаях признал его неправоту перед Бертье. Маршал не придал этому значения, будучи привычен к резкостям императора, приписав их частоту растущим с возрастом усталости и раздражительности, и отбыл в Кенигсберг всё подготовить для армии, дабы преодолеть трудность предприятия, которое в своем здравомыслии счел бы безрассудством, если бы его здоровая натура не была унижена привычкой к повиновению. Однако времена великой благосклонности к нему миновали. Ланн был мертв, Массена в опале, Даву в начале опалы! Так Наполеон, переменчивый к своим соратникам, подобно тому как фортуна вскоре переменится к нему самому, усеивал смертями и немилостями роковой путь, который должен был вскоре привести его к ужасному падению.
Прибыв 7 июня в Данциг, Наполеон встретил Мюрата, куда менее довольного тем, что стал королем, чем Даву был доволен тем, что остался простым командующим армией. Наполеон, опасавшийся легкомыслия Мюрата, позвал его в армию, прежде всего чтобы иметь в своем распоряжении лучшего кавалерийского офицера того времени, а во-вторых, чтобы держать при себе родственника, который рядом с ним всегда останется послушным и преданным. По одному только знаку его воли Мюрат поспешно отбыл в штаб-квартиру, чтобы служить на обычном своем посту командующего кавалерийским резервом. Устав и заболев, Мюрат остановился в Берлине, где был вознагражден за строгости своего сюзерена предупредительностью прусского двора. Наполеон, встретив его в Данциге бледным, растрепанным и лишенным обычной привлекательности, резко спросил, что с ним и правда ли, что ему не нравится быть королем. «Но, сир, – отвечал Мюрат, – я вовсе и не король!» – «Я сделал королями вас и своих братьев, – жестко возразил Наполеон, – чтобы вы правили не так, как нравится вам, а так, как нравится мне, чтобы вы проводили мою политику и оставались французами на иностранных тронах». После этих слов, побежденный добродушием Мюрата, Наполеон вернул ему свое расположение, переменчивое, как обстоятельства, но милостивое и порабощающее.
Он также встретился в Данциге с губернатором Раппом, который не нравился ему своими искренними мнениями о состоянии Польши и подозрительными послаблениями данцигской торговле, но император прощал его за великую храбрость и открытый оригинальный ум. Наполеон провел в Данциге несколько дней с Бертье, Мюратом, Коленкуром, Дюроком и Раппом, осматривая фортификации крепости, которой предстояло сыграть столь важную роль в войне, и склады и мосты через Вислу. Из Данцига он перебрался в Эльбинг, а из Эльбинга в Кенигсберг, куда прибыл 12 июня, чтобы заняться средствами внутренней навигации, которые должны были доставить обширные запасы со складов в Данциге в самые недра российских провинций.
Затем Наполеон позаботился о крепостях Данцига, Пиллау и Кенигсберга. Во всех крепостях служили саксонцы, поляки и баденцы, но артиллеристы и моряки были исключительно французами. В Данциге располагались сборные пункты гвардии и маршала Даву. С помощью этих ресурсов и войск, оставленных в укреплениях, можно было собрать в Данциге мобильную дивизию в 8 тысяч человек, а в Кенигсберге – дивизию в 6 тысяч
