и не желая тратить время на долгий кружной путь, он предпочел дополнить великий спектакль, который давал в Дрездене, присутствием Фридриха-Вильгельма и велел передать, что ждет его. Желание Наполеона было приказом, который тотчас и передали королю Пруссии.
Маре, герцог Бассано, прибыв в Дрезден, привез с собой и другие, не менее важные дела: во-первых, ответ Англии на последнее мирное предложение Франции, а во-вторых, рассказ о необычайном и неожиданном демарше князя Куракина. Английское правительство приняло новое предложение мира с меньшим высокомерием, чем обычно, и отнеслось к нему, как правительство, утомленное борьбой, но ставшее недоверчивым в силу опыта. Присвоение Сицилии дому Бурбонов, а Португалии – дому Браганса его удовлетворило бы, несмотря на все остальные перемены, произведенные в Европе, если бы к этим уступкам добавили возвращение испанской короны Фердинанду VII. Таким образом, явно имело место сближение в позициях обеих держав, но Сент-Джеймский кабинет, казалось, не поверил в серьезность предложения, хоть и встретил его вежливее обычного.
Ответ Англии на предложения Франции имел, впрочем, не больше важности, чем сами предложения, но последний демарш князя Куракина поразил Наполеона гораздо сильнее. Будучи постоянно озабочен оттягиванием операций до июня месяца, дабы дать вырасти траве и предоставить трехнедельный отдых войскам на Висле, Наполеон не переставал опасаться, несмотря на все предосторожности, внезапной инициативы русских. Демарш князя Куракина был вполне способен подтвердить его страхи. Князь, мягкий, весьма преданный делу мира и неустанно трудившийся ради его сохранения человек, явился, тем не менее, за своими паспортами прямо накануне отъезда министра иностранных дел Маре. Его мотивы, в которых тогда было нелегко разобраться, оказались следующими. Сначала ему отказались вернуть посольского слугу, впутанного в дело военного чиновника: чиновник был осужден, изобличен и расстрелян, а слуга заключен под стражу; затем не соблаговолили обсудить предложения, доставленные Сердобиным, потому что не хотели объяснений и в высшей степени не одобрили условие об отводе войск к Одеру. Подозрительный князь Куракин, приняв эти отказы и молчание за пренебрежение и сочтя отношение к нему в Париже унизительным, затребовал паспорта, не дожидаясь приказания своего правительства. Министр Маре постарался показать ему все возможные опасные последствия подобного демарша, и ему удалось убедить князя отозвать свой запрос, но оставался сам факт необъяснимого запроса, сильнейшим образом обеспокоивший Наполеона. Он упорно придерживался плана оставить войска на Висле до начала июня, затем за две недели передвинуть их к Неману и начать военные действия в середине месяца. Опасаясь, что Александру недостанет сдержанности, когда рядом с ним не окажется Лористона, и не вполне рассчитывая на влияние Нарбонна, Наполеон задумал новый демарш.
Двадцатого мая он послал Лористону приказ: тому следовало потребовать немедленно допустить его в Вильну, к особе царя, для важных сообщений, которые он мог передать только лично царю или его канцлеру; затем переместиться в Вильну, увидеться с Александром и Румянцевым, уведомить их о запросе князем Куракиным паспортов, возмутиться столь враждебным демаршем, возмутиться равным образом условиями, доставленными Сердобиным и состоящими в требовании немедленного отвода войск из Старой Пруссии до начала всяких переговоров (утверждение было сильно преувеличенным, ибо вывод войск должен был последовать за переговорами, а не им предшествовать). В случае если Лористона не допустят к Александру, что было бы нестерпимо, ибо посол всегда может притязать на близость к государю, при котором он аккредитован, Лористон должен был запросить свои паспорта. Но передача сообщений Лористона в Вильну, за которой должны были последовать ответы из Вильны в Санкт-Петербург, неизбежно требовала времени, и можно было выиграть столь необходимые две-три недели. В случае поездки в Вильну Лористону предписывалось наблюдать за всем и ежедневно отправлять надежных курьеров во французскую штаб-квартиру, ибо, добавлял Наполеон, накануне начала военных действий, когда все коммуникации затрудняются больше, чем на самой войне, умный курьер, сумевший пробраться через аванпосты, является наилучшим информатором.
Внимание Наполеона среди дрезденских празднеств привлекали и другие дела. Новые сообщения из Стокгольма, исходившие, казалось, от Бернадотта, позволяли предположить, что его можно снова привлечь к себе. Наполеон не представлял, до какой степени ненависть проникла в сердце его бывшего генерала и до какой степени притязания шведов перешли от Финляндии к Норвегии, не знал он и о секретном договоре от 5 апреля, а потому был готов поверить в возможность диверсии на фланг русских силами тридцати – сорока тысяч шведов. Он с нетерпением ожидал [консула Швеции в Париже] Синьоля, чей приезд несколько раз возвещался, но который так и не прибыл.
Новости из Турции, казалось, обещали еще один ложный маневр. Турки отказались от переговоров и возобновили военные действия в отношении русских. Более того, считая себя всеми обманутыми и желая, в свою очередь, обмануть всех, турки не говорили, что, отказавшись отдать Молдавию и Валахию, готовы ради заключения мира пожертвовать Бессарабией и, дабы вынудить французов без промедления вступить в кампанию, обещали им свой союз, которого на самом деле заключать не собирались. Наполеон, при отъезде из Парижа назначивший послом в Константинополе генерала Андреосси, приказал спешно отправить ему инструкции для заключения союза с турками, предписав объявить им, что по прибытии этих новых инструкций военные действия будут уже начаты. И теперь Наполеон начал надеяться, что помимо пруссаков и австрийцев, которых он уже вел с собой против русских, ему удастся бросить последним во фланги шведов и турок.
Прежде чем углубиться в северные края, оставалось уладить важное дело: проблему с Польшей, из-за которой, казалось, и затевалась нынешняя война. Все готовились к восстановлению Польши и даже думали, что ради него Наполеон и взялся снова за оружие. Это было заблуждение, что и покажет наш рассказ; но как же еще он мог поступить, выдвигаясь за Вислу и Неман, как не попытаться восстановить Польшу? Для чего, как не для этого благородного дела, использовать провинции, которые при благополучном исходе войны будут принадлежать ему? Наполеон собирался завоевать Литву и Волынь, он мог также выкупить Галицию, и разве не естественно было присоединить их к Великому герцогству Варшавскому, превратив его в королевство? Будучи не из числа политиков, мечтавших о восстановлении Польши как о великой цели, к которой должны неустанно стремиться европейские народы, Наполеон допускал ее восстановление в качестве естественного следствия войны, на пороге которой стоял. К несчастью, его знаменитый здравый смысл оставлял ему мало надежд на успех восстановления. Во время кампании 1807 года Наполеон видел воодушевление в Познани, Кракове, особенно в Варшаве, а также в некоторых других больших городах, которые обычно и являются очагами национальных чувств, но нигде не замечал всеобщего и неодолимого порыва, который только и мог сделать осуществимым восстановление
