А за ним Пьетро пошел. Я его, честно говоря, краем глаза высматривал. Не по-злому, просто глянуть, что у него там. Так он нас, чертяка, прямо пригвоздил! Вошел и ничего, и близко не изменился! Стоит такой же, как всегда, прямой, чистюля весь из себя, разве что щеки чуть побронзовели, чуть на статую стал похож, да и все на том. Какой внутри, такой снаружи! Он и в хроне тот же Пьетро, без прикидонов, ему прятать нечего, расходитесь… Он что показывает, то у него на самом деле внутри и есть, точка! Не то, что мы. Дарбон вот, например, не очень-то приятная картина, как посмотришь. У ястребника спектакль посимпатичнее вышел, с голубой стеной его и птицами, что в ней через прорехи пролетали, типа проходы в русле ветра находили,
260
это, что ли, хоть надежды немного придавало. А у Дарбона сплошной прожорливый клев, натравил на кусок тухлятины на земле и рад, это тебе не птички в небе. Горст мне тоже настроение подмял. У него там два пацаненка толстощеких по кругу гоняют, в полной тишине, в общем, было странно, мрачно, как говорится, погребательно.
x ![]()
Вслушиваясь в реакцию каждого из нас, я понимала, что видения, вызванные хроном, у нас сильно разнились. Эти расхождения беспокоили меня. Если допустить, что вераморф отображал истинную сущность, могли ли в таком случае существовать подвижные варианты или даже несколько возможных сущностей? Или из этого нужно было заключить, как заявил мне Сов с апломбом, от которого меня слегка покоробило, что сущность «сама по себе» не существует, что есть только сущность «для и среди других», что каждый ордиец был всего лишь «определенным сгибом на общем листе», «узлом на веревке, существующей благодаря другим»?
В Альме я ясно разглядела два десятка сферических ладоней, чьи пальцы защищали клубки ветра, спрятанные внутри, тогда как Сов был поражен, увидев в этом розовую аркаду из вытянутых пальцев. В Аои я увидела пучок высоких, хрупких огоньков пламени, а Степп расчувствовался, потому что увидел согнутые ветром асфоделии и «текущий вверх источник». У Ларко всем было видно одни и те же облака света, скользящие сквозь хрон, и странные нечеткие тросы, которые привязывали их к земле и отвязывались, словно застенчиво рыбача в небе, пытаясь уловить ускользающие сгустки воздуха. Из облаков по тросам попеременно опускалась энергия, к сложному, очень запутанному узлу, который я определила как вихрь Ларко.
259
— Тальвег, твоя очередь! Давай, не отлынивай, нет ничего плохого в том, что ты покажешься нам горсом!
— Я не отлыниваю! Но на ваши лица как посмотришь, когда вы оттуда выходите, так желание сразу пропадает!
— Там внутри просто ветер, пронизывающий кровь! Немного проберет до мозга костей, но ничего страшного, оно того стоит, вот увидишь!
— Ладно, ладно, иду. Расскажете потом?
) ![]()
Я Тальвега хорошо знал, я понимал, что у него с ветром сложились особые отношения. Он из-за своей науки геомастера имел точное убеждение, что у ветра есть происхождение, сознание и цель. Ветер был великим Шлифовальщиком с присущим ему свойством высекать и обтесывать своим потоком землю и все ее рельефы. А следовательно, он был первым архитектором мира, его осязаемым демиургом. До появления ветра не существовало ничего, кроме илистого месива, бесформенной лавы, которую нужно было осушить, вымесить, отшлифовать. Тальвегу была близка вековая идея, согласно которой ветер целился в купола холмов, в ровные линии каньонов, в плоские плато и равнины. Он даже в каком-то смысле сажал и подстригал линейные леса. Его дыхание повсюду удаляло лишнее, сглаживало нелепые бугры и глыбы, срезало гребни препятствий, что стесняли его мирное течение.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
В паре с видением Силамфра, придававшем всему музыкальную окраску, концепция Тальвега выглядела весьма соблазнительно, потому что придавала смысл наименьшей флуктуации потока: если коротко, то везде там, где дуло очень сильно, ветер создавал дополнительную силу шлифовки; если же дуло слабее, это значило, что скульптор уже добился нужной ему формы. А проходящая по
258
этим формам музыка ветра, гармония, что из нее исходила, была лишь слуховым подтверждением того, что видел глаз геомастера.
В какой мере эта теория была основой их сущности? Сможет ли вераморф выдать ядро соответствующего образа? Я ждал их преображения с нетерпением.
x ![]()
С самого начала наших вераморфных откровений я украдкой, с бьющимся сердцем, надеялась и просила об одном — заметить в одном из нас пусть слабое, пусть едва уловимое эхо вихря Каллирои. Пару раз Караколь оговорился, что, возможно, ее вихрь не рассеялся в тоннеле Вой-Врат. Когда Каллирою подорвало блаастом, ее пронесло над половиной Орды. Мне показалось, что я заметила крохотный отблеск пламени в Аои. Но больше всего ждала, что увижу Каллирою в Тальвеге и Силамфре, которые ее по-своему так любили.
Сов снова подошел ко мне и тихо взял меня за руку. Сначала я отняла ее, смущенная взглядом Пьетро. Сов молча устранился, и тогда уже я подошла к нему и взяла за руку. Ладонь его была такая ласковая.
Тальвег вошел в хрон и опустился на колени, приняв так называемую позу капли, уперев локти и колени в землю, округлив спину и опустив лоб на сложенные ромбом на земле руки. Это была защитная позиция при сильных шквалах. Я была заинтригована.
Вскоре ноги Тальвега растворились, руки слились воедино с головой, вся масса тела сомкнулась в единый темный моноблок, который обтекали порывы темно-синего ветра. Моноблок вытянулся, принял элегантную аэродинамическую форму и постепенно из коричневого превратился в фиолетовый. Порывы ветра по-прежнему плотно накрывали его. Похоже было, что синий растворился в
257
центре скалы, потому что фиолетовый, в свою очередь, перешел в индиго. Одновременно весь блок стал как будто легче, утратил плотность, превратившись из камня в сиреневую лаву, из лавы в воду, из воды в чистый воздух. Ветер по-прежнему огибал то, что в начале было телом Тальвега, но оно больше совершенно не походило на плотную материю, теперь это была обтекаемая капля, жидкий кокон и, если уж высказать мою мысль сполна, — возможно, хрон. Я прищурилась, стараясь рассмотреть, что внутри этого хрона, чья оболочка была совсем не так прозрачна, как оболочка вераморфа. Внутри….
— Ты тоже видишь два узла, Сов?
— Какие два узла?
— В хроне!
— В каком хроне? В скале? Лично я вижу два огонька, большой и маленький.
— Это она!
— Кто она?
— Маленький огонек, это она, это Каллироя!
) ![]()
Глаза у Ороси были как два черных рубина, которые неожиданно погрузили в воду. Не предупреждая, она бросилась к хрону, из которого еще не вышел Тальвег. Как только она прошла через оболочку, то Ороси не стало, а на ее месте появился красивый рыжий хищный зверь. Он приблизился к кокону и стал мордочкой что-то вынюхивать. Кокон весь засветился, зверь широко раскрыл пасть и сомкнул ее, ухватив оранжевый огонек внутри, вырвав его, как из плаценты. Затем зверь побежал к нам со светящейся добычей в зубах, точь-в-точь как если бы львица хотела перенести своего детеныша. Она еще не вышла из хрона, как огонек рассеялся сначала по всей мордочке, а потом и по всему телу зверя. Ороси с Тальвегом вышли
Вслушиваясь в реакцию каждого из нас, я понимала, что видения, вызванные хроном, у нас сильно разнились. Эти расхождения беспокоили меня. Если допустить, что вераморф отображал истинную сущность, могли ли в таком случае существовать подвижные варианты или даже несколько возможных сущностей? Или из этого нужно было заключить, как заявил мне Сов с апломбом, от которого меня слегка покоробило, что сущность «сама по себе» не существует, что есть только сущность «для и среди других», что каждый ордиец был всего лишь «определенным сгибом на общем листе», «узлом на веревке, существующей благодаря другим»?
Я Тальвега хорошо знал, я понимал, что у него с ветром сложились особые отношения. Он из-за своей науки геомастера имел точное убеждение, что у ветра есть происхождение, сознание и цель. Ветер был великим Шлифовальщиком с присущим ему свойством высекать и обтесывать своим потоком землю и все ее рельефы. А следовательно, он был первым архитектором мира, его осязаемым демиургом. До появления ветра не существовало ничего, кроме илистого месива, бесформенной лавы, которую нужно было осушить, вымесить, отшлифовать. Тальвегу была близка вековая идея, согласно которой ветер целился в купола холмов, в ровные линии каньонов, в плоские плато и равнины. Он даже в каком-то смысле сажал и подстригал линейные леса. Его дыхание повсюду удаляло лишнее, сглаживало нелепые бугры и глыбы, срезало гребни препятствий, что стесняли его мирное течение.