— Давай спать, - предложила она.
— Угу.
А что я мог ещё ответить?
Я не спал всю ночь и краем привыкшего к темноте глаза видел, что Наташа тоже не спит. Её дыхание поверхностно, почти неуловимо, а немигающий взгляд устремлён в потолок. На словах с чувствами она расправлялась куда проще. Мне не раз хотелось повернуться к ней, сказать, что всё ранее произнесённое чушь, глупость оторвавшегося от реальности студента первого курса психфака. Но я понимал – можно извиниться за выпаленное в гневе оскорбление. Крикнуть на человека, совсем не имея его в виду, а лишь расплачиваясь за свою собственную обиду. И его – оскорбление, скоро забудут. Но если говоришь о собственных переживаниях, о чувствах собственных, о страхах, порождаемых в тебе кем-то другим, о нетерпимости к нему - другому, о пристыженности перед собой самим, за его присутствие, сколько не бери слова обратно, их никто не отдаст.
Когда рассвет цвета талого серого снега медленно ввалился в комнату сквозь зашторенное окно, она встала, взяла полотенце, и накинув халат, пошла в душ. У меня застучало в висках, и щенок, который в то время ещё боязливо, робко, но всё чаще стал вылезать из конуры души, тихо зарычал:
— А ты не думаешь, что она прихватила с собой твою бритву? Лезвие достать там очень легко.
— Заткнись мерзкая тварь! Я и так чувствую себя прескверно. Какого хрена ты меня накручиваешь?!
В жизни я не раз видел такие маленькие щетинистые моськи. Сильно испугавшись, они ныряют к себе в будку. Из темноты лаза видна только их маленькая, озлобленная, с тонкими, но острыми клыками пасть. Чувствуя себя в безопасности, они начинают тявкать без умолку, разливая по улицам мерзкий животный страх. Мой был из той же породы. Я заткнул уши и зажмурил глаза. Бестолковый! От этого тявканье страха стало ещё громче и мучительнее. Я вскочил, и, надевая на ходу штаны, выбежал в коридор.
Душевая находилась, в общем, на четыре комнаты, холле. Дверь её, естественно была закрыта изнутри на щеколду. Я запаниковал. Хотя, если подумать, кто заходит в душ, не закрывая за собой двери, конечно, если он не проживает один в собственной квартире.
Дверь распахнулась от удара ноги. Звякнула о кафель сорванная щеколда.
Она вздрогнула, замерла широко раскрыв глаза и прикрыв руками грудь. Вода с шумом падала из смесителя. Несколько секунд мы, оцепенев, смотрели друг на друга. Я увидел, что с ней всё в порядке, но от этого (странно) не почувствовал облегчения. Наоборот, что-то похожее на разочарование растеклось по телу. Может быть, на самом деле, Я НЕ ХОТЕЛ, ЧТОБЫ С НЕЙ БЫЛО ВСЁ В ПОРЯДКЕ?
— Ты с ума сошёл? – Спросила она своим высоким голосом. На этот раз она говорила медленно и тихо, словно напуганный ребёнок.
Мне стало жаль её, себя, всё человечество, за то, что оно не может жить, не причиняя себе боли.
— Переживал за тебя, - не стал лукавить я и придумывать оправдание своему поступку.
Наташа подставила лицо тёплым струям воды и умыла его ладонями.
— А я за тебя. Смотри, - указала она рукой, - ты намочил джинсы. Теперь нужно гладить другие.
— Да, бог с ними.
Я развернулся, вышел и прикрыл за собой дверь, потом понял, что если уйду, почти молча, и совсем просто – то только навсегда. Мог ли я так поступить с ней в то утро? Я вернулся. Она ждала.
***
— Теплеет, смотри, - услышал я, видимо от проходящей мимо, болтающей парочки. Эти слова вытащили меня из путаницы неосознаваемых мыслей, цеплявшихся одна за другую в моей голове. Действительно припекало солнце и грело безветрие. Хотя от земли уже веяло первым осенним холодом. Утро было зябким. Вечно лгущие синоптики обещали отсутствие дождя. Им хотелось верить, но верилось мало. Прищурив глаза, я посмотрел на солнце. Агония лета. В середине июля разве можно было запросто посмотреть на солнце? Едва взглянув на него, почувствуешь резь в глазах, прослезишься. Сегодня оно было тоскливым и нежным. Как провожающая на долгие месяцы разлуки мать.
Мне вдруг захотелось позвонить матери. Она жила в другом городе, далеко, за тысячу километров. Мне до головокружения захотелось услышать её голос, и сказать матери, что люблю её. Конечно же, я не позвонил, решив, что она лишь разволнуется от такого моего поведения, и будет думать, что происходит нечто ужасное. Будет беспокоиться обо мне, проводя бессонные ночи. Наверняка это было бы именно так. Я бы сам встревожился, чьим либо подобным поведением.
Наверное, человеку всегда тревожно, когда он сталкивается с чувствами ближних, даже если это любовь.
Время от времени, не взирая на место моего пребывания, невзирая на меня, левая рука моя, словно мне не принадлежащая, тянулась к нагрудному карману джинсовой рубашки, доставала оттуда записку с телефоном и вертела её у моих глаз. Звонок я откладывал и намеренно не вносил номер в память своего сотового. Пару раз я пытался выбросить записку, но из этого ничего не выходило. Я даже однажды её смял, но рука так и не смогла разжать пальцы, что бы дать возможность шарику скомканной бумаги упасть в мусорную корзину.
Казалось, мне не хотелось встречаться с Женей. Судя по тому, что звонка с её стороны не было – ей тоже. По прошествии нескольких дней после нашей встречи глупый самообман мне становился противнее всё больше. Мне хотелось быть с Наташей, имя женщины с которой я был недавно – Женя. Ев-ге-ни-я, как она сама сказала при нашем знакомстве. Конечно, они похожи, но это лишь внешнее сходство, говорил я себе. На самом деле, та с которой я был – другой человек, с другими мыслями, иной судьбой. Но с тем же запахом, с тем же теплом, исходящим от тела, с тем же цветом волос, с тем же голосом - отвечало что-то в глубине средостения. От таких споров меня и меня, становилось всё тягостней. Я использовал кого-то лишь ради удовлетворения своей собственной потребности любить и быть любимым!
— Ты подыхаешь, когда тебя никто не обожает? - ехидно тявкал щенок.
— Да, да, подыхаю, - молча кивал я ему.
— И чего ты скулишь? - Тявкал он. – Она ведь тоже тебя использует по аналогичной причине. Ведь ты тоже для неё Дима. Дима, а не Эдуард, понимаешь?
— Понятно, конечно, - отвечал я своему зоопарку, - но от этого ещё гаже.
Она позвонила сама через пару недель. На цветном дисплее сотового высветился её номер, сочетание цифр которого существовали в моей голове как неотъемлемая часть головного мозга. Поначалу знакомость цифр вызвала у меня ощущение de ja vju. Я поднёс телефон к уху и вздрогнул голос:
— Здравствуй, Эдик.
— Вот чёрт, я Эдик, - гавкнул я своему щенку.
— Прочему ты молчишь? – донеслось из трубки.
Она спрашивает, почему я молчу! Потому что ждал твоего звонка с нетерпением, потому что не мог тебе позвонить, чувствуя себя виноватым, потому что ты мне снилась каждую, ну или почти каждую ночь, потому что готов лететь к тебе сию минуту. Но…. так я всего лишь подумал. Подумал и не сказал.
— Простите, – Я сделал вид, словно не узнаю.
— Эдик, это Женя, Наташа в смысле.
Ужасно, она готова называться чужим именем! Что это, игра или?..
— Женя, прости, не узнал тебя, как твои дела?
— Нормально. Соскучилась.
УУ-УУ-УХ – эхом отозвался в сосуды мозга очередной удар сердца.
— Отлично, я тоже.
— Что значит «отлично», твою мать! – Затявкал щенок. – Ты что, не можешь вести себя по-человечески? Не будь мудаком, она позвонила не для того, что бы ты строил из себя папу римского. Она позвонила, потому что соскучилась.
Я был согласен со своим щенком, но с собой поделать ничего не мог.
— Увидимся?
— Конечно. Завтра. Сегодня у меня дела.
— Трус! Какие дела!? –надрывался в лае щенок.
— Да и у меня тоже, - помолчав, ответила Женя. – Завтра в девять у метро.
— У метро? – смутился я. – Может, я приду прямо к тебе домой?
— У метро романтичнее.
Бред какой-то, думалось мне. Кто мы?! Мы же просто любовники. Потрахались и разошлись. Какая ещё романтика?!
— Это же ты свистел мне вчера, что помимо секса тебе нужна ещё и любовь?! – рявкнул щенок.
— Не помню, - я мысленно пнул животное в направлении конуры.
Щенок, грустно махнув хвостом, исчез в темноте бессознательного.
— Хорошо, - ответил я в телефон, с сожалением думая, что до завтра не доживу.
Ночь я не спал. Бессонница, словно нелюбимая женщина в постели – противно, а никуда не денешься. Ленка за полмесяца привыкла к моим бдениям и реагировала на них спокойнее: тихо спала на краешке кровати. Под утро, когда я провалился в дрёму, мне приснился сон, словно на земле прекратились дожди, не стало морей и океанов, а оставшиеся в живых люди научились жрать песок вместо Н2О. Среди них был и я. Каждый раз, утоляя жажду, давясь оксидом кремния и мечтая о воде, я проклинал судьбу за то, что та не послала мне смерть.
По щелчку будильника я вскочил, тут же вышел на кухню и припал губами к обжигающей холодом струе воды из-под крана. Странно. Я ловил себя на мысли о том, что не испытывал жажды. Это было нечто напоминающее такую потребность, но дело было отнюдь не в воде, нечто другое томило где-то в глубине глотки. Я оставил Ленке записку, что домой не приеду, и ночевать буду на работе. Как она отреагирует – не задумывался.
