— Только бы сын не проснулся, - судорожно думал я.
Я конченый человек! Мой злой рок – взрезанные руки любимых женщин. Моя жизнь – страх. Страх до блевоты. Разорвав наволочку на подушке, я сунул последнюю под ноги Ленке, а лоскутами материи перевязал предплечья. Тело её было безжизненно тяжёлым. Не вытерев кровь, я дотянулся до телефонного аппарата и набрал «03». Краем сознания я почувствовал движение в комнате. Что это?! Словно выпрыгнув откуда-то сверху из пустоты нереальности, с разъярённым лицом, красными зрачками, собравшими злобу всего мира и направившими её на меня, нечто ужасное стояло напротив. Мерзкий монстр, испускающая слюни тварь, совсем не похожая на… сына! Но, я чувствовал – это был Ренат. Чудовище наотмашь ударило меня по лицу. Дикая боль. Новый удар.
Господи, если ты есть, чтоб ты сдох!
Вопль:
— Очнись! Очнись! – кричала супруга. – Что с тобой?! Эдик!
— Что! – вскрикнул я, то ли от растерянности, то ли от ужаса
Её рука, вновь занёсшаяся, замерла в воздухе.
— Ты жив!?
— Жив! – прокричал я, закрываясь, от всё ещё занесённой руки.
Она притихла, долго смотрела мне в глаза, потом расплакалась и упала на грудь.
— Я так испугалась, - говорила она сквозь слёзы. Я чувствовал, как те, падая из её глаз, ползут тонкими теплыми струйками по моему телу. - Понимаешь, - объясняла она, - я проснулась от твоего крика, смотрю на тебя, а ты не дышишь. Боже, как я испугалась! Ты не дышал. Она подняла голову и посмотрела мне в глаза. – Скажи, что с тобой? Может, ты принимаешь наркотики… или ещё что-нибудь? Я вижу, что с тобой что-то не так. Что-то не то происходит.
Ненавижу мольбу и вопросы в чужих глазах! Тем не менее, это лучше чем кошмары. Наверное, впервые в жизни, проснувшись, я не хотел спать.
— Да, ничего, - гладил я по волосам женщину, мать моего сына, - кошмар приснился. Просто устаю очень в последнее время.
В это утро, Ленка была нарочито внимательна, не отходила от меня ни на шаг, беспрестанно интересуясь моим самочувствием. Такое её поведение меня раздражало. Что с ней случилось? Мне не верилось, что она переживает обо мне. Она испугалась, что я умру? Интересно, её беспокоила последующая необходимость заниматься похоронами? Ей было бы, конечно, приятнее, чтобы я пропал без вести и если буду найден через пяток лет в виде кучи мусора, то похоронен за счёт государства.
Сразу после обеда я взял с собой Ренатку, сел с ним в автомобиль и отправился за покупками в супермаркет. У сына интересный возраст. Постоянные вопросы «почему» уже исчезли, или, скажем, утратили постоянство. Появились свои нестандартные, не порабощённые логикой, рассуждения.
— Знаешь, почему люди могут говорить, а птички нет? – спросил он меня, когда мы выехали на шоссе. Я посмотрел в зеркало заднего вида. Развалившись на заднем сидении, сын смотрел вверх в боковое окно. Он нахмурил брови и закусил нижнюю губу.
— Хм, - мне были интересны его выводы, - почему же?
— Потому что им, птичкам, никогда не бывает грустно, - ответил сын.
— Ой, ой! – Я чуть было не проехал на красный свет, - что значит «не бывает грустно?»
— Ну, - продолжал ребёнок, - просто они летают, радуются жизни, поют об этом. – он вздохнул. – радоваться в одиночку можно, это легко. Грустить в одиночку очень трудно, хочется, с кем-нибудь говорить об этом. - Сын замолчал, а я слушал его, и сердце громче стучало в висках. – А, людям, - продолжал Ренат, - часто бывает очень грустно.
— Ты пугаешь меня, сын, - я понимал, что он говорит о себе, может быть, даже не осознавая этого. – Тебе часто бывает грустно? – маленьким пальчиком он водил по стеклу, - Чего молчишь?
— Бывает, - произнёс он тихо.
— А сейчас тоже грустно?
— Наверное, - говорил всё так же тихо Ренат.
— От чего же? Что-то случилось в школе? – я спрашивал, а сам вспоминал своё детство. Оно мне казалось безоблачным и далеко не грустным. Случались, конечно, неприятности, но были они мимолётны, и сказать, что я был часто чем-то опечален в детстве – значит солгать.
— Да нет, - отвечал мальчишка задумчиво, - я сам не знаю почему. Просто грустно и всё.
— Тебя обидел кто? – не удовлетворялся я его ответом. Я видел в зеркало, как Ренат пожал плечами. – Родной, давай поговорим о твоей грусти.
— Не хочу! – резко ответил мальчишка.
— Чёртовы пробки, – выругался я, маневрируя между автомобилями. – Любая грусть, Ренатка, имеет причину, - продолжал разговаривать я с мальчишкой, - часто мы её не замечаем и поэтому не знаем, что нам делать. Когда мы причину находим, то стараемся её решить, или понимаем, что она не так уж велика, как нам кажется. Тогда наша грусть уходит.
Говоря такие слова, я понимал, что лукавлю. Есть такие причины, которые, несмотря на наши желания, не могут стать меньше, чем они есть на самом деле. Объективно не могут. Поэтому разрешить такую причину невозможно. Есть люди, причина грусти которых - сама жизнь.
— Да? – недоверчиво, и как-то зло спросил Ренат, - Моя причина не решаема!
Но, не могу же я с ним согласиться! Не могу же делать его психическим инвалидом, которым являюсь сам?! Я лгал:
— Не может быть. Помнишь, как говорил барон Мюнхгаузен: «Из любой трудной ситуации всегда есть выход»?
— Ай, - махнул рукой Ренат, - сказки это всё.
Подумать только, мне в его возрасте в сказки хотелось верить.
— Ну, всё же, - настаивал я, - давай вдвоём пораскинем мозгами, может, найдём какое решение?
— Ты маму любишь? - шёпотом, произнёс сын.
Слова раскалённым маслом растеклись по моей голове.
— А она меня любит?! – выпалил я и осёкся, понимая, что тем самым отрицательно отвечаю на вопрос сына. Твою мать! Мне стало муторно. Я перестроился в крайний правый ряд, прижался к обочине, остановился и включил аварийный сигнал. Автомобили с раздражённым бибиканьем проносились мимо. Сын молчал. В зеркало я видел, как он покраснел. Обернуться к нему лицом мне было страшно. Не знаю, сколько длилась тишина. Потом я услышал, как он стал всхлипывать.
— А меня любишь? – спросил он, шмыгая носом.
Язык во рту не поворачивался. Я чувствовал слабость, словно тело напрочь отказалось подчиняться моему разуму. Взгляд устремился на газон. В жёлтой траве, я увидел какое-то движение. Маленький комочек шерсти шевелился и издавал громкие звуки, ещё совсем не похожие на мяуканье кота. Кем-то оставленный, потерявший мать и молоко, с безумием на мордочке, он громко кричал, взывая о помощи. Я видел, как под осенним холодом дрожит его маленькое тельце. Дрожит, как сама беззащитность. Котёнок был ещё слеп, поэтому, хаотично двигаясь, тыкался носом в осеннюю траву, пытаясь поймать родной запах матери. Кто это? Ведь это же мой сын! Ведь это он сейчас беспомощен и растерян!
Я зажмурился, когда через секунду мои глаза открылись, котёнок исчез.
Выйдя из машины, и, открыв заднюю дверь, я забрался к сыну. Он не смотрел на меня, сопел носом, и слёзы капали из его глаз. Я потянулся к нему, погладил по волосам, вдохнул запах маленького родного человечка. Человечка, доброго, доверчивого и никаким образом не виноватого в своей трагедии. Сейчас хотел раздавить себя как таракана, настолько было мерзко. Мерзко от себя самого за то, что заставил сына, моего маленького сына вот так страдать. Заставил его испытывать страх перед нелюбовью. Нелюбовью самых близких ему людей. Нелюбовью матери и отца. Я сидел с ним, обнявшись, чувствовал его дыхание и ощущал ком в горле и слёзы в глазах.
— Я тебя люблю, сын, сказал я ему, - прости, что всё так выходит. Обещаю, что всё у нас с мамой будет хорошо. Всё в порядке будет.
Он молчал.
— Слышишь? Обещаю, - повторил я.
— Слышу, - ответил он едва различимо.
Всё время, проведённое в магазине, он молчал. Я тоже не заговаривал с ним. Не предлагал мороженное, торты и конфеты. Не хотел покупать его доверие. Дети чутки к подобным вещам – они сделают вид, что их купили, и при этом навсегда потеряют веру в возможность других способов отношения между людьми, кроме купли-продажи.
Дорога домой длилась тысячелетия. Я терзал жвачку и думал над тем, что сказал ребёнок. «Папа не любит маму», не наоборот. Выходит, меня он видит злодеем в происходящем. Что ж… Может быть… Очень даже может быть.
— Ну, а если я действительно её, Ленку, не люблю, что лучше для сына? Просто принять такие отношения как данность или утешаться ложью, отрицая догадки? Но, вообще, я не могу не любить свою жену. У нас общий сын, у нас…А что у нас!?
Лена стояла на пороге и улыбалась. Она была красивая. Она была очень красивая. Едва Лена открыла дверь, все мои сомнения лопнули как мыльный пузырь. Капли щиплющего мыла попали в глаза. Да, конечно, я люблю её! Как по-другому то? Я ценю её, уважаю, или как там это ещё называется?! Неважно, как это, нахрен, называется! На мгновение, каким-то вторым я, мне представилось, что я останусь один, совсем один, без Ленки – стало не по себе. Не хочу!
