Тулома, Лотта, Нота. Эти для меня чарующие названия рек запали в мою память с ощущением свежести ощущений. Все как будто давным-давно прошедшее и вернувшееся. Темнота полярной ночи усугубляла все мои чувства. Тактильные. Вкусовые. Слуховые и зрительные. Ничто не отвлекало.
– Ты не изменилась, – лгал мужчина, и я ему верила.
– Ты все так же юна. И телом и душой, – продолжал он лгать, и я ему верила.
– Ты моя желанная, – предел вранья, а я верю.
Ну, что, скажите, мне делать, если и он, этот мужчина, мне тоже мил и желанен? Как будто вернулось мое детство и отрочество. С их тревогами, страхами и надеждами, граничащими с чувственными вожделениями.
На двадцать первый день моей командировки Евгений объявил:
– Отсюда я уеду только в качестве твоего мужа.
– Ты рассуди: по нашему Закону о браке и семье браки регистрируются по месту жительства одного из брачующихся. Я прописана в Ленинграде, ты – не знаю где. Тут полярный круг. Воспетая бардами шестидесятая параллель. Наш союз своею лапой скрепит белый медведь. Так, по-твоему?
– Имя этого белого медведя, – Женя произнес имя секретаря ЦК партии, депутата Верховного Совета СССР, который приехал на подписание акта сдачи объекта по проекту № 274.
Так, наверное, впервые в Союзе и в единичном случае брак был зарегистрирован не по месту жительства, а по месту командировки жениха и невесты.
Вы когда-нибудь ели строганину и запивали ее азербайджанским коньяком «Агдам» на морозе под тридцать по Цельсию? Вы в своей жизни хоть раз принимали ледяную купель в проруби реки Тулома? Какой фейерверк устроили офицеры по поводу моего крещения в поморки.
Пистолетные выстрелы ПМ тонули в грохоте автоматных очередей из АКМ.
А баня на льду! А изжаренный целиком молочный поросенок. А… А… И еще раз А…
Провожали нас почти все члены приемо-сдаточной комиссии. На двух штабных «Уралах» мы ехали из Североморска в Мурманск. Там, где разместились мы, капитан первого ранга – инженер хорошо играл на гитаре. Пели бардовские песни. Пили шило и ели вяленую рыбу.
Было тепло, весело и непринужденно. Женя и я сидели на мягком сиденье у кабины.
Вы спросите, отчего же мне было тревожно? Почему я не ощущала той уверенности, что была присуща мне до сей поры? Но прочь сомнения и тревоги. Я возвращаюсь в Питер. Там, на гранитом одетых берегах Невы, на запорошенных снегом дорожках парков и садов, в дворах-колодцах его, среди моих сограждан найду я ответ на все вопросы, что мучают меня после встречи с Евгением.
Стучат колеса на стыках. Гомонит вагон. Где-то, чуть фальшивя, звучит гитара, и голос с хрипотцой поет:
Я к мамочке родной,Больной и голодныйСпешу показаться на глаза…
Когда я слышала эту песню? Когда?! В какой-то момент мне показалось, что, если я не вспомню этого, я сойду с ума.
Лишь шесть месяцев длился «рай на земле». Это так я называю мое замужество с Евгением.
Вы когда-нибудь были в «шкуре» Евы? Вокруг кущи райские, а вы даже яблочка кислого скушать не можете. Вам каждый божий день талдычат одно: «Ты ребро. Не человек полноценный. Ребро и всего-то».
– Тамара, – говорит мне утром мой муж, с которым я была зарегистрирована секретарем ЦК, – я настоятельно прошу тебя помнить, что ты жена ответственного работника, и не пристало тебе…
Дальше можно перечислять по буквам: A, B, C, D…
Так жить, шалишь, Тамара, существовать нельзя. Мне нужен воздух свободы.
Пусть я живу в шикарной квартире в доме обкома, пусть у меня прислуга. Я могу ездить в салон красоты на служебной «Волге». Пусть. Пусть. Я срываюсь на крик…
…Открывается окошко в железной двери и контролер просовывает миски с бурдой тюремной.
Мой квартирный вопрос решен так. Статья Уголовного кодекса, что инкриминируют мне, гласит: до пятнадцати лет заключения в колонии строго режима.
Отступление.
Из протокола осмотра места преступления: «Труп мужчины тридцати – тридцати двух лет лежит лицом вниз. Торс обнажен. На теле множественные следы ножевых ранений. Брюки из джинсовой ткани спущены до колен. Половые органы отрезаны и лежат в десяти сантиметрах от ротового отверстия трупа…» Больше цитировать нельзя.
– Тамара Вениаминовна, вы должны понять, что только признание вас невменяемой на момент совершения преступления спасет вас от более тяжкого наказания, – седовласый еврей, имеющий за своей спиной богатый опыт защиты так называемых воров в законе, сидит напротив меня и курит хорошие сигареты.
Мне он привез дешевую «Приму». Я понимаю, в передачах – других ни-ни. А если и пропустят, то цырики стырят все равно. Но он-то мог. Жмот, жидовская морда.
Предшествующее…
– Тамара, – мой муж уже готов отправиться на службу.
Здесь я прерву его монолог. Именно «моно», а не «диа». Потому что в нашей семье право говорить имеет только он. Мне позволено отвечать на вопросы и задавать их – и при этом в лапидарном виде без лишних слов. Мой муж после командировки в ФРГ стал руководителем одного из ведущих отделов в конструкторском бюро. В этом качестве он и находился в ту зиму в Североморске. За сдачу проекта № 274 получил орден Трудового Красного Знамени и вскоре был утвержден заведующим отделом обкома партии. Я скоро уяснила, не без его помощи, что это самый важный отдел – оборонный. Секрет Полишинеля.
Как изменился Женя! Помню, как он пришел домой после его утверждения в должности. Он пил иногда. Выпьет сто граммов в ужин – и с него будет. Развеселится и еще для кое-чего польза.
Но в этот раз он выпил наверняка все пол-литра. Он был возбужден, но не весел. Его возбуждение было агрессивно. С порога он объявил, что с этого момента наша жизнь изменилась кардинально. Что он приобщен к некому сообществу подобно касте. Долго в тот вечер он говорил. То возбуждаясь и убыстряя печь, то придавая ей фальшивые нотки пафосности. Он больше не пил, хотя я выставила на стол бутылку «Посольской». Что произошло с всегда сдержанным – поверьте мне, я все-таки его жена – Евгением? Какой вирус проник в его организм?
Наш вечер «по поводу» закончился безобразно.
– Ты не достойна быть не только моим соратником. Ты – плохая жена.
И это сказано на седьмом месяце нашего брака. Каков! Простите меня все святые, но я-то знаю, что за животное меня истязает в постели. Садист. Ему бы у Малюты Скуратова в помощниках быть. Заплечных дел мастер был бы доволен.
Он получил достойный ответ. Как говорили во времена трех мушкетеров – сатисфакцию. Бутылка «Посольской» оказалась недостаточно крепка и разлетелась на осколки. Нет. Он не умер от моего удара. Я вовремя остановила кровотечение, обработала рану и перевязала.
А уложив мужа в постель, до частички, до пылинки прибрала все. Потом, как говорят молодые повесы, оттянулась.
Еще раз, проверив мужа и убедившись, что сон его крепок, я вышла из дома. Мне вспомнился тот двор, где один из трех амбалов отобрал у меня брошь. Какой черт вселился в меня в тот момент, но я пошла туда. Время не так уж и позднее.
Вот и тот двор. Пустынно. Лето все ж. Детишки отправлены загород. Кто в пионерские лагеря, кто к бабушке в деревню, а кто и на юга на море.
Вот и лавка та. Села. Достала бутылку, пластмассовый стаканчик, кусочек ветчинки югославской формовой. Неяркий свет от фонаря на высоком столбе освещал мою сирую трапезу. Где-то в отдалении тихо шумел город.
Легкий озноб пробежал по моему телу. Знаю, это верный признак приближающейся опасности. А вот и он. Тот самый тип, что в тот зимний предновогодний вечер пристебался ко мне и привел тех трех бандюганов.
Подошел. Стоит. Молчит.
– Что, хмырь, не признал? Зови своих бандитов. Есть разговор.
Ни слова не проронив, ушел. А вот и они. Все та же троица.
– Эй ты, толстый! Иди сюда!
Понял, к кому я обращаюсь. Подошел.
– Чего тебе?
– Не вспомнил? Брошь куда подевал? Она фамильная. Мне отдай. Заплачу.
– Ты, что ли? – у гидроцефала проснулся разум.
– Я-я. Брошь где?
Я была удивлена, когда он ответил мне:
– Где-где. Марвихеру сбагрил.
– Адрес давай!
– Ты даешь! Где кантуется, покажу, а где живет, мне по фигу, – последнее слово я заменила, щадя ваши уши.
– Пошли, – я все больше поражалась его покорности.
– Пошли, если не шутишь.
И мы пошли. Люди оглядывались на нас. Компания, ничего не скажешь. Вообразите мужика типа известного актера, сыгравшего Бывалого в комедиях с Шуриком, но с безобразной рожей и небритого. О себе я не говорю. Тут и воображать не надо. Перелистайте журнал «Советское кино» – и все.
Кто такой марвихер, я догадывалась. Скупщик краденого. Пред моими глазами встал хитрый и грязный мужлан.
Шли мы недолго.
– Тут, – сказал толстый (я уже выяснила, что его зовут Петя) и показал на пивную.
– Вместе пойдем.
– Ты что, с дуба рухнула? Он же меня потом на перо посадит за то, что тебе его сдал.
