– Что такое?
– Это она. Но как изменилась. Как изменилась.
Лицо ВГ было светло-коричневого цвета, его черты заострены до филигранности. Веки прикрывали по-врубелевски огромные глазницы. Лоб необыкновенно гладок и высок. Жутковатое и при этом в чем-то красивое зрелище. Мумия ранее знакомого тебе человека.
Анатолий увел меня. На этот раз я вытерпела и не стала пользоваться унитазом.
Крепкий чай без сахара окончательно привел меня в чувство. Анатолий не спешит уходить. Что за человек такой? Часы пробили пять вечера. И опять я задаю ему вопрос: что же делать?
– Знаете что, Тамара. Сегодня и вы, и я очень устали. Оставаться тут нет никакого желания. Возьмем такси и поедем ко мне. У меня нет таких хором, но где выспаться найдется.
– А я вот возьму и поеду.
– Вы как будто угрожаете мне, – лицо его серьезно, но я же вижу, что он смеется.
– Хватит смеяться надо мной!
И тут мы оба расхохотались. Так из нас выплеснулось нервное напряжение.
Оказалось, Анатолий живет от меня недалеко. В доме напротив Финляндского вокзала. Там, где, ну вы знаете, гастроном «Экспресс».
В трамвае мой новый знакомый рассказал о себе.
– Год, как схоронил я жену свою. Два года прожили душа в душу. Я с ней познакомился еще в железнодорожном училище. Окончили его и оженились. Ребенка родить не пришлось. Что-то там у нее по женской линии не так было. Мертвого родила и через пять часов сама отошла. Не знал я, что она до меня сильно хворала.
Трамвай проехал под железнодорожным мостом, когда по нему проходил товарняк. Я загадала желание. Анатолий же продолжал свою исповедь.
– Я до бригадирства-то служил, – он именно так и сказал – «служил», а не «работал», – машинистом электровоза, тепловоза. У меня высшая квалификация. Да вот после смерти Наташи стал злоупотреблять спиртным. Как у футболистов, дисквалифицировали на два года. Доверили бригадирствовать, и на том спасибо. Без людей я бы тоже, как ваша свекровь, покончил с собой.
Приехали. ВГ окончила жизнь самоубийством.
– С чего это вы такое взяли?
– Вот смотрите, – он вынул из кармана форменной тужурки какие-то пакетики.
«Демидрол», – прочла я.
– Это что?
– Снотворное. Я знаю. Жена моя такое принимала часто. Половину таблетки глотала и спала как убитая. Тут три упаковки. Слона можно усыпить.
Трамвай так завизжал на повороте, что я даже вздрогнула. Анатолий понял это по-своему.
– Не надо пугаться. На вас вины нет. Вот что я нашел там, в комнате у ее головы.
Он показал листок из блокнота, где ВГ вела записи о покупках, истраченных деньгах.
Четким почерком с небольшим наклоном вправо написано: «Ухожу сама. Бог простит. Не могу принять измены моего единственного любимого мужчины. Будь проклята она, твоя жена в грехе. Прощай, милый Андрей».
– Послушайте, Тамара, так это тот Андрей, что в психушку попал, а вы – его жена. Боже мой! Как же я вас сразу не признал!
– Я вас тоже сразу не признала. Там такая суматоха была…
Вот и объяснились. У меня как-то спокойнее стало на душе.
Покончила с собой свекровь. Муж надолго залег в больницу. Немного подожду и подам на развод. А там и квартиру разменяю. На фиг мне такая большая, а ученому-филологу хватит и комнаты.
В «Экспрессе» Анатолий накупил прорву всяческой еды. Опять распогодилось. На заводе закончилась первая смена, и магазин моментом заполнился мужчинами с запахом металла. Очередь в отдел «Спиртные напитки» вытянулась, изгибаясь, как змея, по всему залу. Мы с Анатолием с трудом протолкнулись к выходу.
– Пятница, – обронил Анатолий, – вот рабочий народ и спешит до дому достойно отметить ударное выполнение и перевыполнение пятилетнего плана ударной по голове выпивкой.
– Вы шутник. Дошутитесь.
– Шутка жить помогает. У меня на магнитофоне есть запись юмориста из Одессы. Миша, а фамилию позабыл. Вот он шутит. Не посадили. Пока.
Лифт поднял нас на пятый этаж. Дверь в квартиру отворилась, и я сразу увидела большую фотографию в рамке на стене. На меня смотрела моя школьная подруга Наташка Сизова.
Наверное, на моем лице отобразилось нечто такое, что Анатолий испугался:
– Что случилось? Тебе плохо?
От испуга он перешел на «ты».
– Это кто? – я постепенно приходила в себя.
– Жена моя. Наташа.
– Тебе жена, а мне подруга. Школьная, – не стала говорить, что болела Наташа туберкулезом, что в шестнадцать сделала аборт.
– Мир тесен. Значит, Богу было угодно, чтобы мы встретились.
Особая интонация, с которой он произносил слово Бог, навела меня на мысль, что этот сильный физически мужчина под давлением горя пошел к храму.
Я не верила в Бога. Я считала, что к Богу, к церкви обращаются люди, слабые духом, не способные сами решать житейские проблемы. Уходящие от них в церковь. Тут же передо мной с виду сильный мужчина. Мы долго сидели за столом на кухне с видом на вокзал. Приходили и уходили поезда электричек. Вот и вокзал замер. А мы все сидим. Говорим, говорим. Анатолий – хороший рассказчик, да и я умею говорить.
– Устала ты. Глаза слипаются. Я постелю тебе на диване, – мужчина потупил взор. – Сам я сплю на раскладушке. Никак не могу лечь на нашу с Наташей кровать.
Мне стало жалко его. Это плохой признак. Значит, тронул он меня за живое. Из огня да в полымя. Там был чудаковатый филолог, тут – верующий опальный железнодорожник. Чур меня, чур. Довольно экспериментов.
У меня проза жизни – похороны свекрови и больной психически муж.
Утро началось у меня с головной болью. Тело от пяток до загривка ныло. Что-то было? Или ничего и не было?
– Тамара, – голос Анатолия был бодр и весел. Не до веселья мне. – Тамара, завтрак готов. Прошу к столу.
Долго сказка сказывается…
Анатолий помог мне с кремацией, со всеми делами в органах. Я так и жила у него.
Хороший секс «излечил» его. Он больше не уповал на Бога. Его Богом стала я.
Через шесть месяцев Андрей вступил в наследство. Читай – я вступила. Оформить опекунство над умалишенным помог тот же железнодорожник. Он прошел освидетельствование, сдал квалификационные экзамены и вновь встал у рычагов управления локомотивом.
Подытожим. Квартира на Большой Пороховской, сбережения в сберкассе, наличные – те, что я обнаружила еще в первые дни моего замужества, и та брошь. Ее я надевала в особо торжественные дни.
Комнату в двухкомнатной квартире на углу проспекта Майорова и набережной канала Грибоедова после долгих и весьма неприятных объяснений («Папа, – убеждала я отца, – у вас с Наташей есть еще квартира. Я же осталась с носом и сумасшедшим мужем»). Я получила комнату в коммуналке.
Так завершился следующий, последний ли, этап решения моего квартирного вопроса.
На отрывном календаре остался один листок 31 декабря. Больше года продолжался этот процесс…
– Октябрьский районный суд, рассмотрев в открытом заседании иск гражданки Ининой Тамары Вениаминовны к гражданину Григориади Андрею Петровичу, постановил расторгнуть их брак в связи с невозможностью последнего по состоянию здоровья исполнять в полном объеме свои супружеские обязанности. Справка о состоянии здоровья в деле.
Молодая и очень симпатичная судья глянула в мою сторону и едва заметно улыбнулась.
Неделей раньше мы с ней сидели в маленьком ресторане в Петропавловской крепости, и она улыбалась широко и открыто. Тогда она мне сказала:
– Тамарочка, не думаю, что в суде возникнут какие-либо проблемы. У вас же с супругом имущественного спора нет?
– Какой там спор! У Андрея не осталось даже малой толики воли. Инъекции, по пять раз на дню, сильнейших депрессантов свершили то, что мне и нужно было. Личность растворилась…
Долго я сидела на скамье перед зданием нарсуда. Я не замечала мокрого снега. Я не чувствовала холода. В тот момент на меня напал некий ступор. В голове моей проносились картинки из моей жизни. Той, что оказалась за гранью этого только что прозвучавшего решения суда.
Было ли мне жалко Андрея? Была ли во мне хоть малая доля сочувствия к отцу? О матери нет и намека. Скорблю ли я о болезни брата? Не знаю, не ведаю.
Лишь сильный озноб вывел меня из этого состояния. Темно. Где-то в отдалении в Почтамтском переулке мелькали тени редких прохожих. До моих ушей доносились звуки города. Постепенно, капля за каплей ко мне возвращалось былое. Оно заполняло мой мозг, и от этого становилось трудно дышать. Экие сусли. Встряхнулась я и резко поднялась со скамьи. Засиделась. Вот так всегда. Утопила себя в чувствах. Погрязла в быте – вспомнила я слова Гадюки из одноименной повести графа Алексея Толстого.
Отступление.
То, о чем сейчас говорит Тамара, происходило одиннадцатого ноября. А полгода назад, в мае, она вступила в должность ведущего инженера в отделе главного инженера в одном из ведущих КБ города. В так называемом ящике. По долгу службы она много времени проводит в командировках. Ее ценили и за знания, и за умение отстаивать интересы бюро. Там, где ее коллеги-мужчины сдавали позиции, она выигрывала. Вот об этом и вспомнила женщина, час назад разведенная судом.
