Мы с Варварой вымыли его тут же на грядках огорода. Одели в нижнее белье Осипа и уложили в сенях на жесткую лавку.
Андрей спал почти сутки. За это время я успела собрать вещи, выпить и поговорить с моими собутыльниками. Осипом и Варварой.
– Ехать тебе надо в Ленинград, пока он в себе, – так рассудили они.
Варвара добавила:
– Я тебе в дорогу дам отвару. Будешь поить его, он спать будет.
22 июня Осип вывел из гаража свой старенький «москвич» и повез нас в Завидово. Чтобы успеть к поезду Москва – Ленинград, мы выехали из Конаково на час раньше начала войны в 41-м.
Почти как собачка, урча, малолитражка со скоростью сорок километров в час повезла нас по знакомой мне дороге. Андрей через несколько минут после того, как выпил Варвариного отвара, уснул. В дорожной сумке у меня три литровые бутылки с этим «эликсиром».
К вокзалу мы подъехали за час до прибытия поезда. В кассе мне продали два билета на места в разных вагонах.
– Девушка, – говорила мне кассирша, изогнув шею и выглядывая одним глазом в маленькое окошко, – других мест нет. Что вы хотите, поезд из Москвы полным идет. Вам еще повезло, что в Калинине люди выходят.
– Не тушуйся, Тамара, – сказал Осип. – Мир не без добрых людей. Поменяешься.
Он долго махал своею большой рукой, и, казалось мне, вот так провожали на фронт. Едва сдерживая слезы. Их я успела заметить.
Мне удалось уговорить мужичка с массой котомок поменяться местами, и уже через пятнадцать минут я, напоив мужа-психопата Варвариным снадобьем, уложила его спать. День прошел спокойно. Когда Андрей просыпался, я его поила, и он опять засыпал. Наш поезд по расписанию прибывал в Ленинград в семь тридцать. За час до этого проводники будят пассажиров. Пора закрывать туалеты.
Начала и я поднимать моего спецпассажира. Андрей долго не мог проснуться. Хоть бы он никогда не просыпался. Что произошло в его мозгах за ночь, одному сатане известно. Ибо то, что началось, Божьим провиденьим назвать никак нельзя.
Глаза его округлились и начали вылезать из орбит. Изо рта пошла пена. Он завыл и стал биться головой о перегородку купе. Втроем – я и еще двое мужчин – с трудом связали его руки и ноги простынями.
Проводница побежала за бригадиром поезда. Через десять минут Обухово. Надо вызвать туда «скорую».
Явился бригадир.
– Я вас должен по правилам ссадить немедля. И не возражайте!
А я и не возражала.
Пассажиры по очереди подходили к нашему купе. Сильна в народе страсть к созерцанию уродства. Андрей мне рассказывал, как в древние времена на ярмарках выставляли для обозрения за плату разных уродов. Волосатые женщины ценились особо.
Не выдержала я и на куске какой-то серой бумаги черной тушью для ресниц написала: «Осмотр урода. 5 минут – 10 рублей». Вмиг отскочили. Жадные и доверчивые людишки.
В Обухово наш поезд простоял больше планового. Карета скорой помощи приехать-то приехала, но наш «больной» каким-то образом умудрился развязать себе руки и устроил такой дебош, что утихомирить его сумели лишь четверо сильных мужиков.
Проводница успела выкинуть наш багаж уже на ходу. На часах было ровно семь утра 23 июня.
Андрея поместили в отделение психиатрии в районную больницу. Дежурный врач долго осматривал его и в конце концов сказал:
– Его диагноз теперь мы установить не в состоянии. Нужны исследования. Вы езжайте домой. Мы вам напишем. Оставьте ваш адрес.
Отобрав вещи Андрея, я сдала их санитарке.
– Не изволь беспокоиться, милая, – сказала она. – Все в сохранности будет.
Хотя я видела, как она приглядывается к новым шерстяным брюкам и чистой шерсти джемперу.
Я шла по незнакомым и чужим до дрожи в коленях улицам города. Вот ведь как. Живу в этом городе с рождения, а о существовании этого Обухово узнала только сейчас. Оказалось, до Московского проспекта отсюда идет обычный городской автобус. За 5 копеек.
Меня разбудили на конечной остановке. На часах было тринадцать часов двадцать три минуты.
Я и мой чемодан оказались на мостовой у забора. Там, за забором, строили что-то посвященное защитникам города. Так писали в газетах. Народу мало. В этом месте нет магазинов, и некому здесь шастать. Как же мне добираться до Большой Пороховской? Мама родная!
Мой организм на пределе. Это я почувствовала лишь тут, на последней остановке автобуса.
– Вам, девушка, – и все-то я девушка, – надо идти на кольцо «третьего» трамвая. Он вас довезет до Невского, а уж оттуда – во все стороны.
И я с перекошенной фигурой и с понурой головой пошагала туда, куда мне указал мужчина в форме цвета антрацита и с серебряным кантом на фуражке.
Прошла метров сто. Моя рука уже почти вышла из плечевого сустава. Я готова бросить чемодан.
– Давайте, я помогу вам, – нагнал меня человек в черной форме. Она напомнила мне недавно виденный фильм о немцах.
– Да не бойтесь вы! Я железнодорожник. Иду со смены.
Идем. Он легко несет мой чемодан. А я сумку дорожную едва-едва. Он идет легко, а я еле передвигаю ноги.
– Вы с автобуса?
Молчу.
– Наверное, отдыхали в санатории?
– Не дай вам Бог такого санатория!
– У меня тоже был рейс – не дай Бог. В Обухово какого-то чудика ссаживали. Пришлось с ним сходить.
Лишь теперь я узнала бригадира поезда. Значит, меня он не узнал. Странно. А может быть, вполне закономерно. Мы все были так взвинчены, что немудрено не запомнить друг друга.
Опять идем и молчим. Народу на улице прибавилось. Вот и кольцо трамваев.
Я хотела поблагодарить и распрощаться, но бригадир предупредил меня:
– Мне тоже надо в центр. Вместе поедем.
Так и поехали. Он с моим чемоданом. Я с дорожной сумкой.
– Вам на автобус надо.
– Спасибо, я знаю. Все же я ленинградка.
Чудной этот железнодорожник. Донес мой чемодан до остановки автобуса № 22. Я так уже свыклась с тем, что мой чемодан несет этот крепкий мужчина, что, грех сказать, подумала, что хорошо бы, чтобы и до дома донес.
Автобуса все не было. Прошел час пик. Железнодорожник не уходит.
– Спасибо вам!
– Я вас до дома провожу. Все одно, делать мне нечего. Один я теперь, – лицо его выразило скорбь.
Заморосило. Автобуса все не было.
– У них в это время пересменок, – и опять молчим.
Так, молча, и приехали на Большую Пороховскую.
– А меня зовут Анатолием.
– А меня Тамарой, – вижу: не хочет он уходить. Стоит, переминается с ноги на ногу.
– Послушайте, пойдемте ко мне. Чаем напою. На больше рассчитывать нельзя. Я долго не была дома.
В квартире запах пыли, затхлости и еще чего-то кислого. Такое впечатление, что тут все это время никто не жил.
Мой гость как встал в дверях, так и шагу дальше не сделал. Я тоже, как овца в гурте, осталась на месте.
– Тамара, вы тут одна живете?
– Жила с мужем и свекровью. А что?
– Мне кажется, тут труп. Давнишний. Чувствуете запах?
Долго так стоять в дверях не можно. Надо было что-то делать. Опять мы молчим. Что за напасть такая с этим мужчиной.
Тик-так, доносится из кухни. Там настенные электрические часы. Гордость мужа.
– Стойте тут, а я пойду посмотрю.
Мне показалось, что не было его целую вечность. Вот такими словами из популярных книжек о любви, верности и измене мыслила я в тот момент.
– Тамара, идите сюда, – раздалось из кухни.
– Там, в дальней комнате, труп женщины. Мумифицированный. Весь месяц не было дождя. Вот он и высох.
Простите великодушно, но тут мне стало просто плохо. Я едва успела дойти до уборной. Но так как я не ела почти сутки, то и вырвало меня одной желчью.
– Что же делать? – задала я вопрос, после того как Анатолий отпоил меня холодной водой.
– Во-первых, скажите мне, кто эта женщина.
– Кто, кто? Разве не понятно? Моя свекровь.
– Вы же не видели труп, а так уверенно говорите.
– Не буду я смотреть. Хотите, чтобы и я тут окочурилась?
– Тогда хотя бы опишите ее.
– Нет нужды, – и полезла в шкафчик в прихожей. Достала пыльную коробку из-под моих сапожек.
– Смотрите, вот моя свекровь Виолетта Геннадьевна.
Долго смотрел на фотографию ВГ, сделанную на нашей свадьбе.
– Там лежит другая женщина.
– Такого быть не может потому, что просто не может быть.
– Чисто женская логика.
– А кто я, по-вашему?
– Простите. Я не хотел вас обидеть.
Я решилась:
– Вы со мною пойдите, пожалуйста. Я покойников боюсь.
В полумраке комнаты тело женщины казалось опущенным в некий туман. Анатолий взял меня за руку и подвел к кровати.
– Это не она, – тихо сказала я и уже хотела повернуться и уйти, как тут мой взгляд выхватил, как при фотовспышке, пясть левой руки. Это ее перстень. Тяжелый с янтарем. ВГ говорила о нем мне: «Мне подарил его один моряк из Риги. Очень сильно был мною увлечен. Но я отказала ему. Все ради Андрея».
Наверное, Анатолий почувствовал дрожь в моей руке:
– Что такое?
– Это она. Но как изменилась. Как изменилась.
Лицо ВГ было светло-коричневого цвета, его черты заострены до филигранности. Веки прикрывали по-врубелевски огромные глазницы. Лоб необыкновенно гладок и высок. Жутковатое и при этом в чем-то красивое зрелище. Мумия ранее знакомого тебе человека.
