— Ну как, узнаете? — спросил Гривс японца, окидывая взглядом бухту.
— Нет, с самолета все было по-другому. Тогда я видел только военные объекты. А сейчас я вижу лица людей, чаек, волны, пальмы.
Гривс не узнавал бухты. В ней не было «Аризоны», а без «Аризоны» все выглядело по-другому.
Катер мягко стукнулся о старые автомобильные покрышки, и пассажиры стали выходить, сразу попадая в беломраморные стены небольшого музея, стоящего над водой.
Местный гид — еще свеженький старичок с сетью красных прожилок на лице, создававших впечатление румянца, — одернул морской китель, горделиво задрал подбородок со следами порезов от тупой бритвы и поднял руку, призывая к тишине, чтобы все осознали значительность момента.
— Леди и джентльмены, вы находитесь на том историческом месте, где… — начал он с равнодушной патетикой, как будто включил внутри себя заигранную пластинку.
Гривс отделился от толпы и стал рассматривать фотографии, висевшие на стенах. Он увидел пылающую «Аризону», пикирующие японские бомбардировщики, но это была история лишь в общих чертах. На фотографии не было ни библий, медленно падающих из распоротой картонной коробки, ни руки с наколкой «Джим любит Нэнси», обнимающей сержанта, у которого вывалилось зеркальце из нагрудного кармана, ни священника с черным от копоти лицом, беззвучно шевелящего губами. Детали исчезли, хотя, может быть, детали и есть история. Гривс пошел дальше и, встав на открытом мраморном помосте, увидел торчащие из воды части затопленной «Аризоны», покрытые зеленоватой плесенью. Музей находился непосредственно над лежащим на дне уже двадцать пять лет линкором.
— Пусть вздрогнет сердце каждого из вас, леди и джентльмены… — вторгся в сознание Гривса свистящий фальцет гида. — Под вами, внутри «Аризоны», до сих пор находится более тысячи американских моряков, геройски погибших, защищая человечество. Родной корабль стал для них вечной обителью…
И Гривсу стало страшно, как будто это он сам, еще молодой и на что-то надеющийся, лежал там, внутри «Аризоны», а здесь, на мраморном помосте, стоял не он, а какой-то совершенно чужой ему человек.
Гривс подошел к стене, у которой мерцали венки с такими же искусственными цветами, как на шляпках у пожилых леди в «Хилтоне», и стал читать фамилии, врезанные в мрамор.
Многих из них он знал лично и даже рисовал.
Вон тот был из Чикаго, поляк по происхождению, и забавно исполнял разные веселые мелодии на гребенке, обернутой папиросной бумагой.
Вон тот был из Алабамы, толстый добродушный негр с незакрывающимся, как у Щелкунчика, ртом, из которого торчали великолепные белые зубы. Про него шутили, что он гонится за собственными зубами.
А это Билл Люерс, который одолжил Гривсу в ту памятную ночь двадцать долларов, и долг теперь навсегда остался за Гривсом. «Смотри не опоздай, старина… — сказал Билл Гривсу, оставляя его с той девушкой, и поощрительно подмигнул. — Впрочем, если ты не опоздаешь, я перестану тебя уважать…» — И, грохочуще захохотав, Билл пошел по улице в обнимку со своей девчонкой, шикарно подметая асфальт клешами и не зная, что уходит от Гривса навсегда.
У стены с именами погибших Гривс увидел долговязого русского. Русский был серьезен, даже выглядел старше, и его глаза не были такими самоуверенными, как в самолете.
— Я надеюсь, что Пирл-Харбор не повторится, — тихо сказал русский, узнав Гривса.
— А, все повторяется!.. — махнул рукой Гривс. Когда посетители снова сели в катер, японец, слышавший обмен фразами с русским, сказал Гривсу:
— Теория повторяемости — ложная теория. Как говорили древние, нельзя войти в одну и ту же воду дважды.
— Основной состав воды — это, Н2O, как и основной состав человеческой психологии — это стараться сильнее, — сказал Гривс. — Сколько было прекрасных идей, и все они разбивались о психологию. В ней изменяются только примеси, но не Н2O.
— Напрасно вы так думаете, — возразил японец. — Например, многие методы угнетения, которые когда-то считались сами собой разумеющимися, сейчас кажутся нам позорными.
— Угнетение просто переоделось в более современный костюм и научилось приятно улыбаться, — сказал Гривс.
— Согласен, но все-таки его руки не так свободны, как прежде, — настаивал японец. — А насчет возможности новой мировой войны… что же, я думаю, что прошедшая война нас кое-чему все-таки научила. Мы, может быть, как никогда, почувствовали себя человечеством, а не отдельными нациями. Этому, как ни странно, способствует само существование нового страшного оружия. Это оружие мешает какой-либо нации обманчиво почувствовать себя самой великой.
— Предпочитаю быть пессимистом и обмануться, чем обмануться, будучи оптимистом, — сказал Гривс, глядя, как очкастая лохматая девчонка в джинсах прикрепляла к рубашке русского жетон с надписью: «Делайте любовь, не делайте войну».
— Надеюсь, вы ничего не имеете против этого девиза? — спросил Гривса русский, у которого в глазах снова появилась некоторая самоуверенность.
— Нет, — сказал Гривс. — Правда, делать любовь — это не спасение от войны. У меня есть кое-какой опыт.
— Ага… — сказал русский, сделав вид, что понял некий тайный смысл, содержавшийся в фразе Гривса.
— Я могу вам предложить свой «плимут», — сказал Гривс японцу, когда они сошли с катера.
— Вы знаете, я арендовал «мерседес», — развел руками японец.
— В какой компании? — осведомился Гривс.
— У «Херца». Это ведь, кажется, лучшая компания?
— А я у «Авиз», — сказал Гривс и процитировал рекламу: — Мы, конечно, номер два, но мы стараемся сильнее…
— У меня есть предложение, — сказал японец. — Мне рассказывали, что здесь есть какое-то сногсшибательное представление с дрессированными дельфинами. Может быть, мы поедем посмотреть, а после пообедаем вместе?
— Идет, — сказал Гривс. — Значит, мы поедем на машинах конкурирующих компаний?
— Значит, так… — улыбнулся японец.
Гривс сел в «плимут», японец — в «мерседес», и они покатили рядом по шоссе.
Машины были открытые, и им было удобно переговариваться.
— Что-то ваш «мерседес» тащится, как старая кляча… — сказал Гривс, обгоняя японца на полкорпуса.
— Я просто придерживал поводья моего арабского скакуна из уважения к дряхлым костям вашего ослика, сэр, — показал зубы японец, а вслед за ними — багажник «мерседеса».
— Мы, конечно, номер два, но… — усмехнулся Гривс, нажимая на газ и снова обходя японца.
— Наши конкуренты сами признают, что они номер два. Что же, мы с этим согласны… — смеясь, процитировал японец рекламу фирмы «Херц» и вырвался вперед.
— Но мы стараемся сильнее! — крикнул Гривс и вогнал педаль газа до упора.
В этот момент со строительства, мимо которого они проезжали, неожиданно вылез гигантский «додж» с прицепом, груженным стальными балками, и перегородил шоссе.
Гривс отчаянно нажал на тормоз, чувствуя, как лобовое стекло «плимута» неотвратимо летит прямо на торчащие, как бивни, стальные балки.
Рядом пронзительно завизжали тормоза «мерседеса».
Машины остановились. Стальные балки почти касались лобового стекла «плимута», а радиатор «мерседеса» был всего в нескольких дюймах от слоновьей морды «доджа».
Гривс и японец перевели дух.
— Еще немного, и мы оказались бы новыми жертвами Пирл-Харбора, — сказал Гривс.
— Вы были правы, — сказал японец. — Не надо стараться сильнее. Мы оба дураки.
Молоденький шофер «доджа», видимо, опасаясь, как бы они не стали обвинять его, начал обвинять их, размахивая руками.
— Не надо, мальчик, — сказал Гривс. — Ты разве не слышал, что дядя сказал? «Не надо стараться сильнее».
Херцевский «мерседес» и авизовский «плимут», уже больше не соревнуясь, мирно докатили до места представления.
Гривс и японец сели на деревянной трибуне, заполненной детьми, с нетерпением таращившими глаза на бассейн с морской водой, где должны были появиться волшебные дельфины.
На трамплин для прыжков вышла девица в купальном костюме, волоча за собой микрофон на шнуре. Следом вышел узкобедрый молодой канак в плавках и поставил у ее напедикюренных ног с серебряными ногтями эмалированный тазик с рыбой.
— Гавайский институт ихтиологии показывает уникальное представление «Дельфин — друг человека», — объявила девица. — Первым номером программы будет наша общая любимица Ширли!
Канак поднял решетку, отделявшую бассейн от дельфиньей артистической, и оттуда появилась Ширли. Шумно отфыркиваясь, она хлестала хвостом по воде.
— Голос, Ширли! — приказала девица в микрофон. Ширли высунула морду из воды и страдальчески запищала.
Дети зааплодировали.
— Хорошая девочка. Она слушается старших, — сказала девица и наградила Ширли рыбой. — А теперь, Ширли, покажи, как ты красиво прыгаешь!
