Гривс подошел к бухте.
Среди плавающих на воде обугленных остовов самолетов и горящих кораблей Гривс увидел «Аризону».
«Аризона» пылала. В воде виднелись головы тех, кому удалось спастись.
Из воды вышел, а вернее, выполз военный священник. Лицо священника было черно от копоти. Глаза непонимающе озирались. Священник неверными шагами подошел к застывшему Гривсу и вынул из его прижатых к груди рук библию. Священник раскрыл библию и стал что-то читать, покачивая головой. Но его слова были беззвучны…
…Наполеон в обтягивающих жирные ляжки лосинах величественно обозревал выстроившиеся войска в подзорную трубу. Серый в яблоках конь императора нетерпеливо перебирал ногами. Наполеон, довольный своими орлами, отнял подзорную трубу от глаз и сделал властное движение рукой. К ослепительно голубому небу вознеслись медные трубы, начищенные до золотого блеска. Торжественно застучали палочки по белоснежным барабанам. Сверкая надраенными пуговицами, браво вскидывая ноги и геометрически соблюдая строй, императорские пехотинцы двинулись на неприятельские редуты. В руках прославленных усачей-кавалергардов, как синие молнии, заполыхали клинки, поднятые над высокими щегольскими киверами. На мужественных скулах, побронзовевших в Египте, играли отблески солнца Аустерлица…
…— Какая была изящная война! — грустно улыбнулся японец. — В Хиросиме было не так красиво.
— В Пирл-Харборе тоже, — буркнул Гривс. — Но и та война, наверно, не была такой. Боюсь, что наша война покажется потомкам тоже изящной, когда они будут ее сравнивать со своей.
— А вы уверены, что будет война? — спросил японец.
— Я не пророк, — ответил Гривс. — Но никто никому не верит — в этом вся штука. Русские не верят нам, мы не верим русским, а другие — ни нам, ни русским и так далее. И все стараются сильнее. А потом получается война…
— Кстати, в этом самолете летит русский, — сказал японец. — Я не помню его фамилии, но это какой-то поэт. Видите, контакты все-таки развиваются…
— А, контакты!.. Что они решают? Когда кто-нибудь нажмет кнопку на пульте, вот тогда и будет решающий контакт, — отмахнулся Гривс, но, тем не менее, с интересом посмотрел в ту сторону, где сидел русский.
Гривс узнал его лицо по фотографиям, хотя не помнил его трудновыговариваемую фамилию. До этого Гривс видел русских только в военной форме. Те были совсем другие…
…Гривс плыл по Эльбе.
Ему приходилось работать только одной рукой, так как в другой он крепко держал бутылку настоящего бурбонского виски, доставшуюся ему от убитого рыжего О'Келли.
Вода была холодная, но Гривсу было все равно, как было все равно сотням американцев и русских, плывших друг к другу. Война сдохла, черт бы ее подрал! И наконец-то можно было обняться и выпить на костях этой стервы.
На том и на другом берегу восторженно стреляли в воздух и швыряли пилотки в чистое от самолетов небо.
Навстречу Гривсу плыл старый кузов от грузовика. В нем сидело несколько русских, подгребая прикладами. Русские втащили Гривса в кузов, исколов его небритыми щеками.
— Америка, ребята, как пить дать Америка! — восхищенно щупал Гривса курносый солдатик с гармошкой. — Ну чего ж тебе сыграть, Америка?
— Замерз, однако, паря… — накинул на Гривса свою шинель пожилой старшина, похожий на техасского фермера, и протянул Гривсу фляжку. — Согрей нутро, браток…
Гривс отхлебнул и поперхнулся: это был чистый спирт. Русские захохотали, колотя его по спине кулаками. Гривс с трудом перевел дыхание и тоже засмеялся, протянув старшине виски.
Старшина взял бутылку, с интересом провел рукой по ней, изучая:
— Ишь, ты… И пробочка отвинчивается… Техника!..
Бутылка виски пошла по рукам.
— Самогонкой отдает… — утирая усы, сказал сержант. — Супротив нашего спирта, однако, слаба.
— Нет, а ты мне скажи, ты капиталист, Америка? Капиталист? — тыкал Гривса в грудь курносый солдатик.
«Америка» и «капиталист» — это были единственные слова, которые понял Гривс. От радости, что он хоть что-то понял, Гривс счастливо закивал головой.
— Да, да. Америка. Капиталист…
— Капиталист… — с тревожным изумлением отшатнулся от Гривса курносый солдатик.
— Нет, нет… Не капиталист! — отчаянно замотал головой Гривс, увидев, что его неправильно поняли. — Я художник.
Гривс полез с карман за блокнотом, но увидел, что блокнот промок. Тогда Гривс потянулся к планшету молоденького лейтенанта в новенькой форме:
— Бумагу. Дайте мне бумагу.
— Что он лезет к моему планшету? — недоверчиво отодвинулся лейтенант.
— Я понимаю, бумага ему требуется, товарищ лейтенант. Написать, видно, фамилию хочет… — объяснил старшина.
Получив лист бумаги и карандаш, Гривс в одно мгновение сделал набросок со старшины и протянул ему.
— Вроде я… — удивился старшина. — Ишь, ты, американец, а рисует…
— Ага, значит, никакой он не капиталист, а безработный, — смекнул курносый солдатик.
— Это почему ж безработный? — спросил старшина.
— А как же, у них в Америке одни безработные и капиталисты… — объяснил курносый солдатик.
— Будя врать-то… — умерил его пыл старшина. — Кто ж у них машины-то делает и хлеб сеет? А знатные у него ботиночки, однако! Товар добрый. — И старшина уважительно постучал по желтым высоким ботинкам Гривса.
Гривс посмотрел на ноги старшины и увидел разбитые кирзовые сапоги. Подошва одного из сапог явно просила каши и была прикручена медной проволокой.
Гривс быстро поставил свою ногу рядом с ногой старшины — размеры совпадали — и стал торопливо расшнуровывать ботинки.
— Товарищ старшина, он подумал, что вы просите его обменяться с ним, — строго сказал молоденький лейтенант. — Не роняйте достоинства Красной Армии.
— Да он от души, товарищ лейтенант, — успокаивающе сказал старшина, однако остановил руку Гривса, уже снимавшую ботинок. — Не положено, браток, по форме не положено. Души у нас, может, и сходные, только у вас ботинки, а у нас, значит, сапоги.
Курносый солдатик развернул гармошку и запел, по-бабьи подвизгивая и шало подмигивая Гривсу:
Америка РоссииПодарила пароход.Две трубы, колеса сзадиИ ужасно тихий ход.
И желтые ботинки Гривса, и кирзовые сапоги старшины, обмотанные проволокой, притопывали в такт…
…Нет, русский, который сидел в первом классе воздушного лайнера Сан-Франциско — Гонолулу, не был похож на тех солдат. Ботинки у него были замшевые. Одет он был вполне по-европейски, даже, точнее сказать, по-американски, если учитывать не слишком выдержанное сочетание галстука и пиджака.
Русский был худощав, длиннонос, как Пиноккио из итальянской сказки, в его нервно-самоуверенных глазах было что-то еще совсем мальчишеское. Он чувствовал себя на американском самолете, как рыба в воде. Он курил «Кент» и весьма вольно шутил со стюардессой на чудовищном английском языке.
— Он еще мальчишка, — сказал Гривс японцу. — Что он знает о войне!
— Они потеряли двадцать миллионов, — сказал японец. — Даже дети в их стране знают о войне больше, чем многие взрослые в Америке.
Гривсу не особенно понравилось то, что японец задел Америку, но в то же время он подумал, что японец был в чем-то прав. Пирл-Харбор видели своими глазами немногие американцы. В сущности, война не побывала у американцев дома. Может быть, поэтому кое-кто в Америке не понимает, как опасно играть с войной.
— Вы правы, — нехотя признал Гривс. — Мир спасли русские. Но мы все-таки тоже кое-что сделали.
Гривсу вдруг страшно захотелось поговорить с русским. Конечно, он был мальчишка, но все-таки русский.
Гривс взял бокал с шампанским и подошел к русскому.
Русский дружелюбно вскинул на него быстрые голубые глаза.
«Наверно, думает, что я сейчас буду рассыпаться в комплиментах и просить автограф, — подумал Гривс. — А я даже фамилии его не помню. Ну да, в общем, это неважно…»
— За Эльбу! — сказал Гривс, протягивая бокал.
— Давайте! — сказал русский. — Мы помним Эльбу.
Это «мы помним Эльбу» показалось Гривсу несколько высокопарным. Что он может помнить, этот мальчишка, не нюхавший пороху? На Эльбе были другие люди, годящиеся ему в отцы. Но молодость все же сама по себе — не вина. Гривс чокнулся с русским и спросил, злясь на себя за тупость своего вопроса:
— А что вы думаете о нас, об американцах?
Русский улыбнулся. Наверно, он много раз слышал этот вопрос.
— В детстве я ненавидел американцев.
«Ага… — про себя отметил Гривс. — Их приучали к этому, как с некоторых пор нас приучали ненавидеть русских. Все стараются сильнее».
— Я жил во время войны в Сибири, — сказал русский. — Из Америки присылали тушенку и бекон, а с нашего фронта — похоронки. Все ждали второго фронта, а он не открывался. Получалось так: американские консервы и русская кровь…
