спать спокойно.
Настроение у меня было просто отличное. Я взял бутылочку коньяка. У меня есть определённые привилегии за заслуги перед городом, ведь это не первое, мной успешно раскрытое дело. Также я взял букет алых пионов, это любимые цветы моей жены…, наверное. Пусть и у неё будет хорошее настроение.
Я захожу домой. Дома пахнет жареной картошечкой с беконом.
– Привет милый, – она подходит ко мне в сексуальном красном халатике, и целует страстно в губы, я наклоняю её как в старых фильмах.
Отдаю ей цветы, она им рада. Захожу на кухню, стол уже накрыт, моя дочка с большим милым бантом на почти лысой голове, сидит на своем обеденном стульчике. Увидев меня, она машет руками и кричит «папа».
Жена радостно подбегает к ней, и просит повторить: – Что ты сказала милая, ты слышал? Это её первое слово.
Малая радостно машет ложкой: -Па-па, па-па.
Жена умиляется: – Ооо.
Я подхожу к ним и обнимаю, так что дочь слева, жена справа.
Слева я слышу "па-па", справа я слышу "Я люблю вас". Да и я люблю, люблю свою жизнь.
Мы стоим так какое-то время, я думаю о коньяке. Затем раздаётся звук, знаете, такое бывало по телеку, когда-то давно, когда на канале закончилась трансляция и передаётся изображение разноцветных полос, или шипящих чёрных линий на белом фоне. Вон такой был звук.
Я оборачиваюсь в поисках его источника.
Это шипит моя жена, так же шипит моя дочь. Затем её лицо начинает меняться, искривляться и подпрыгивать, так как будто у вас в компьютере отпадает графический чип.
Я не понимаю, что происходит, спрашиваю у жены: – дорогая, все ли в порядке. – слабоватая эмоция, да? Вот и я удивляюсь, что у меня несильно тревожит происходящее. Я поворачиваюсь к дочке и спрашиваю у неё, – Как ты себя чувствуешь – нелепость ситуации пугает. Я слышу – 2, – я слышу – 1, я слышу – А сейчас ты проснёшься.
Тепло и мокро. Глаза режет яркий свет. Это фонарик. Мне светят в глаза, и женский голос что-то громко шепчет на ухо.
– Артур, эй Артур. Мы вытащили тебя, скоро все будет хорошо.
– Кто ты? Откуда меня вытащили? Со мной все и так было хорошо.
Женский голос продолжает: – Бари, помоги мне. – теплые, шершавые руки больно хватают меня за плечи. Меня вытаскивают из тепла. Холодно, очень холодно. Я что голый?
Зрение медленно возвращается. Я голый. Чувствую холод самой макушкой, я лысый? Трогаю скользкий череп – я лысый.
Мрак кругом залит слабым зеленым светом, отраженным от стеклянных стен. Стен стеллажей, в которых лежат голые люди с трубками и проводами к голове, и по всему телу.
Мне дают полотенце и помогают вытираться.
– Элайза, – я спрашиваю– Где моя жена? Где моя дочь? Что происходит?
– Тише, тише, нас не должны заметить. Ты был в симуляции. Это все было неправда. У тебя никогда не было детей. А твою жену убили полтора года назад во время первых погромов.
Вижу свои руки, они в ужасных шрамах. Вспоминаю наручники и стёртую кожу. Вспоминаю ночь. Вспоминаю жену, и того монстра. Воспоминания болью отзываются в спине. Не могу встать.
Не могу поверить услышанному, повторяю: может из собственных уст будет звучать убедительней: – Прошло уже полтора года? – звучит все так же лживо.
– Тише, – говорит женский голос, – Бари тебе поможет, у тебя была сломана спина, видимо кости срослись неправильно. Бари, – она обратилась к двухметровому верзиле, с лицом младенца: пухлые щеки, пучеглазый, светлый пушок на голове.
Те же шершавые руки, подхватывают и уносят меня через коридор к двери с грудой сломанных роботов. Вокруг стеклянные шкафы с голыми людьми. У каждого свое место на полке. Выглядит зловеще.
Парочка чудаков, вырвавших меня из счастливой жизни, привезли меня в полуразрушенное здание старой пожарной части.
– Добро пожаловать в штаб сопротивления. – говорит мне девушка «спасшая» меня. Она сигналит, остановившись у ворот. Я только сейчас заметил, что она почти лысая. Маленькая голова покрыта коротко подстриженным темным ежиком. Под мешковатым камуфляжем не видно выпирающей груди. За девушку ее выдает лишь голос. И имя. Она говорит, что её зовут Сара.
– А этого доброго бугая зовут Бари.
– Зачем вы привезли меня сюда? Зачем вытащили?
Они удивляются, будто не веря своим ушам.
– Как это зачем?! Ты же Артур Кренц, – она указывает пальцем в сторону.
Смотрю туда. Там висит красный гобелен с изображением моего лица.
Интересно в учебниках по истории тоже напечатают мое лицо? Спартак, Че Гевара, Ленин, Адам Кренц.
– Ты же глава революции. И ты поведешь нас в бой.
Теперь удивляюсь я.
– Должно быть, ты еще не отошел от симуляции. Но ничего, наш Док тебя мигом на ноги поставит. – пытается подбодрить меня лысая Сара.
Они вытащили меня, чтобы поиграть в революцию, бороться против будущего, бороться с пластиковым терминатором и матрицей.
Ворота открываются. Мы заезжаем. Меня выносят мощные руки гигантского младенца Бари. Нас встречают вооруженные люди, они отдают нам честь.
Проходим по коридору, из комнаты доносятся слова, хором скандирующие какое-то имя. Но не моё.
Баба-пацан говорит, что они оплакивают убитых.
Из комнаты доносится «Его имя Майкл Эдей, его имя Майкл Эдей» и так по кругу.
Мы останавливаемся около этой комнаты. Все находящиеся там замечают нас, и замолкают.
Из толпы, к нам, выходит мужик лет пятидесяти, подтянутый, полностью седой, с квадратной челюстью, у него берет на голове и погоны на плечах. «Док» – так к нему обращается лысая Сара.
– Док мы вытащили его, ему нужна медицинская помощь.
Молодые глаза из старых глазниц презрительно смотрят на меня.
– Несите его в медпункт.
И вдогонку он добавляет. Рад познакомится лично, Артур Кренц. Это – честь для меня.
Еще один чудак.
Со спиной оказалось не все так плохо, ее даже не пришлось заново ломать. Шрамы на руках тоже не представляли опасности. Но все же мне пришлось проваляться под операционным столом пару дней. Когда я очнулся я был по-прежнему в худшей версии реальности, весь в бинтах. Непонятно почему: забинтована была даже голова.
У окна в моей комнате стоял человек, руки за спиной и загадочный взгляд в пустоту. Услышав, что я пришел в себя – он начал говорить.
– Ты поступил очень смело, раскрыв все планы правительства – приятным хрипловатым голосом говорит мне Док. – Пожертвовав ради правды и народа, не только положением, но и семьей. Да… мы все в неоплатном долгу перед тобой.
Я говорю: – Вот бы и оставили меня там, я свое уже
