— Рахматулин — темная лошадка, — сказала я громко сама себе, — подумай об этом завтра.
Разбудила меня Сонька. Телефонный звонок был слишком настойчив, чтобы не обращать на него внимание. Всегда кто-нибудь испортит день. Мне даже не надо гадать, кто.
— Привет, — сказала я.
— А что это голос у тебя дохлый? — спросила Сонька.
— Софочка, я вообще-то спала.
— Не зови меня Софочкой.
— Не зови меня Греточкой.
— Это шантаж.
— Ага.
— Да зови хоть горшком.
— А тебе пошло бы. Рахматулин уже уехал?
— Только что.
— Как он?
— Бывали и получше.
— Я не об этом. Вопросы задавал?
— Еще бы. Думаю, для того и остался.
— Это ты зря. Впечатление ты произвела.
— Ладно уж. Может, у меня часть извилин и не извилины вовсе, но в мужиках я смыслю больше, чем ты. Так что слушай сюда. Остался он, чтоб поспрашивать.
— Лишнего не брякнула?
— Не-а. Мы ж тренировались. Разве я могу подвести родную разведку, как ее там называют? Я все больше стонала.
— Это ты можешь.
— Я его тоже спросила, мол, чего он так этим интересуется.
— И что он?
— «Чтобы лучше тебе помочь, внученька», — пропела Сонька.
— Ты поосторожней, у этой «бабушки» зубки имеются.
— Не ходи сегодня на работу.
— С чего бы вдруг?
— Мне возле тебя спокойнее.
— Приезжай. На работу мне только к четырем.
Через полчаса Сонька была у меня. Я расхаживала в халате и силилась понять, что меня так тревожит. Какая-то мысль мелькнула вчера и…
— А ведь он знал, что парень убит, — вдруг сказала Сонька, — я имею в виду нашего покойника, то есть я хочу сказать, Витька знал, что тот покойник.
— Стоп. Мы деревню твою называли, где она находится, объясняли?
— Нет, — удивилась Сонька, — мы не говорили, а он не спрашивал. Что ж это получается? Или покойник ему вовсе не интересен, или он знает, где его закопали? Может, Игорек чего напутал и парень этот вовсе не Витькин дружок?
Тут я подумала об Игорьке и в окно выглянула: «Мерседес» был на стоянке.
— Вот что, — сказала я, — давай-ка на дачу прокатимся.
— Зачем?
— Хочу на могилу взглянуть.
— Зачем?
— Зачем, зачем, да разве ж я знаю?
— Ладно, Греточка, не нервничай. Это я так… думай себе на здоровье… за Гошей мне сходить?
— Сходи, а я пока переоденусь.
Через час мы подъезжали к кладбищу.
— Не лезли б вы не в свое дело, — всю дорогу ворчал Гоша. Мы в общих чертах пересказали вчерашний разговор с Рахматулиным. — Я всех его дел не знаю, — хмурился Гоша, — только то, что от других слышал, слово там, два здесь. Слышал, как Браун, например, говорил, что Большак, тот, который пропал то есть, здорово Рахматулина подставил. Сгинул, мол, а денежки тю-тю.
— Какие денежки? — забеспокоилась Сонька.
— Почем я знаю? Значит, были при нем деньги.
— А кто такой Браун? — спросила я.
— Это мой босс, — неохотно ответил Гоша.
— Это фамилия или кличка?
— И фамилия и кличка.
— Немец, что ли? — чему-то обрадовалась Сонька.
— Да какой он немец… хотя, может, и немец. Вон Маргарита тоже немка.
— Ваших-то, как грязи, везде лезут, спасу нет. Стремятся к этому, как его называют, к мировому господству…
— Да заглохни, убогая! — разозлилась я. — Так что там Браун?
— Они с Рахматулиным не в ладах, конкуренты то есть.
— Узнал бы побольше, — наставительно заметила Сонька.
— Ага, узнаешь, башка-то одна.
— А почему Большакова в покойники записали? — заметила я. — Кто видел его мертвым?
Гоша плечами пожал:
— Мне откуда знать? Сгинул… просто так получается… Куда сворачивать?
— Налево. Останови у березы, Из машины мы вышли и к кладбищу направились пешком. На песчаной дороге виднелись четкие следы шин.
— Недавно проехали? — спросила я.
Гоша кивнул. Мы прошли к могиле. Присели и тщательно обследовали землю. Крапива заметно подросла, ее явно никто не беспокоил.
— И что это нам дает? — спросила Сонька.
— Как ты думаешь, должен был Рахматулин заинтересоваться этим местом?
— Ну, должен…
— Может, он решил, что это не имеет значения, а может…
— Знал, что в ней?
— А что в ней? — удивился Гоша.
— Ничего. Совершенно ничего. По крайней мере, до того, как ее закопали, там было пусто.
И мы вернулись в город, еще меньше понимая, что происходит.
Вечером на работе меня ждал сюрприз.
Шло третье занятие, когда в зал заглянула вахтерша тетя Клава и заговорщицки прошептала:
— Маргарита Петровна, вас спрашивают.
Я спустилась в холл. Возле окна спиной ко мне стоял Рахматулин.
— Здравствуй, Витя, — сказала я, придав своему голосу необходимую романтическую окраску. Он повернулся, сверкнул зубами в шикарной улыбке и с легкой хрипотцой в голосе произнес:
— Здравствуй, Маргарита.
В детстве мы смотрели одни и те же фильмы. Мы пожали друг другу руки, черпая вдохновение из одного источника.
— Как ты меня нашел? — позволила я себе удивиться.
— Это нетрудно. Просто спросил, где найти самую красивую пианистку в нашем городе.
— Ты спрашивал у прохожих?
— Нет, у знатоков.
Мы немного посмеялись, а я ждала, что последует за вступлением.
— Можешь сбежать с работы?
— Нет. У меня еще занятие, подождешь час?
— Конечно. Я в машине. Пока.
Он улыбнулся. И поцеловал меня в висок, как видно, желая уверить, что явился на любовное свидание. Несколько опрометчиво, если вспомнить, где он сегодня ночевал, впрочем, такие пустяки вряд ли его волнуют.
Через час я шла к его машине. Мартышки отсутствовали, видно, их брали только в ночные заведения для солидности. За рулем был сам Витька, он вышел мне навстречу, всем своим видом демонстрируя безграничное счастье. Я тоже в долгу не осталась. Мы сели в машину, он меня разглядывал и улыбался, потом спросил:
— Тебя удивил мой визит?
Я пожала плечами.
— Немного. В любом случае, я рада тебя видеть.
— Где предпочитаешь ужинать? Итальянский ресторан?
— Я даже не знала, что такой есть.
— Открылся пару месяцев назад.
И мы поехали в итальянский ресторан.
Рахматулин улыбался, поглядывал на меня со значением и болтал о пустяках. Я тоже не отставала от него. Если он рассчитывал, что я начну говорить о делах, то совершенно напрасно. Конкурс улыбок продолжался, но болтать весело и беззаботно становилось все затруднительней, особенно мне: итальянская кухня была явно не для моего желудка.
Прошел час, не меньше, и Рахматулин наконец не выдержал, закурил и сказал совершенно некстати:
— Мои люди пробовали узнать, куда испарился ваш Славка.
— И что? — убирая улыбку, спросила я.
— Никаких следов. Никто никогда этих парней не видел раньше и ничего о них сказать не смог.
— Понимаю…
— А по поводу медальона я кое-что должен тебе сообщить: он принадлежал моему другу, скорее всего его уже нет в живых, он исчез в конце апреля.
— Ты думаешь? — очень натурально ужаснулась я. — Боже мой, но ведь тогда выходит… какой ужас… — подобные идиотские фразы иногда очень полезны. — Но почему ты не сказал об этом вчера?
— Видишь ли, я должен был кое-что проверить.
— Ясно. То есть ничего не ясно, но, наверное, ты лучше знаешь, как поступить, — тут я продемонстрировала испуг, что было совсем нетрудно в подобной ситуации, и пролепетала:
— Выходит, мы оказались замешанными в убийстве, я хочу сказать, если твой друг убит, а к нам попал его медальон…
Какой ужас…
— Тебе нечего бояться.
Как бы не так. Гадай теперь, с чего это он решил со мной откровенничать.
— И вот еще что. Может быть, в ближайшее время у вас появятся новые знакомые.
Я хотел бы о них знать.
Так вот оно что: нас решили разыграть втемную. Хорош у Соньки одноклассничек, ничего не скажешь.
— Я не очень поняла, — прикинувшись дурочкой, растерянно пробормотала я.
— А тебе и не надо ничего понимать.
Просто, если кто-то начнет проявлять к вам интерес, скажи мне.
— Хорошо, — с видом полного замешательства ответила я.
— Вот и отлично. Софе пока об этом ни слова. Она женщина на редкость эмоциональная, не хочу ее путать, — он пленительно улыбнулся и погладил мою ладонь, как видно, решив, что это меня успокоит.
Успокаиваться я не желала, посидела пару минут с очумелым видом и опять полезла к нему с вопросами.
— Витя, но ведь тогда выходит, что на кладбище произошло… я хочу сказать… а вдруг его там похоронили? В этой самой яме? Надо заявить в милицию… извини, — опомнилась я очень натурально.
— Могила пуста. Я проверил сегодня утром. Видимо, старикан спугнул кого-то и труп убрали.
Я слушала, теряясь в догадках: зачем он врет?
— Кошмар какой-то, — прошептала я и достала платок из сумки, давая тем самым понять, что сейчас зареву.
— Уверяю тебя, бояться нечего. Ни тебе, ни Софе.
— Мне нужно выйти, — сказала я, поднимаясь.
