отлично понял всю соль этого неискреннего приема. Когда после указанного заседания Думы я пришел к нему с очередным моим докладом, он показал мне отложенный им номер «Нового времени», с подробным изложением прений, и сказал мне просто: «Как не стыдно прибегать к такому неуместному приему. Ведь сам председатель Думы просил меня оказать им внимание — познакомиться с тем, что не было опубликовано. Я охотно пошел навстречу их просьбе, хотя имел несомненное право отказать, но не сделал этого, дабы не давать повода обвинять не то меня, не то правительство в ненужном отказе, а теперь вас же обвиняют в учинении насилия над Думою, как будто показать подлинный текст обязательного и для правительства, и для самой Думы закона — значит давить на чью-то совесть».
Вскоре после этого заседания Думы мне снова пришлось встретиться с моими противниками в кулуарах Таврического дворца и затронуть в частной беседе этот щекотливый вопрос перед председателем Думы Хомяковым, которого я спросил, не предполагает ли он, при своем очередном докладе у государя, разъяснить ему, что правительство вело себя более чем корректно, доложив Думе только то, о чем она сама просила его через посредство своего председателя, так как мне положительно неприятно, что меня обвиняют в том, что я ввел государя и его авторитет в думские прения, и я, конечно, уже впредь буду осторожнее и устранюсь от такой неблагодарной роли.
Хомяков ответил мне с его обычными шутками и остроумием: «Ну что об этом поднимать лишний разговор, когда и вы отлично знаете, что вы правы, и государь не менее вас убежден в этом, да и все ваши противники также понимают, что им не следовало говорить многого из того, что было сказано, но в этом большой беды нет».
Любопытно, однако, что и после такого торжественного провала и внесенного запроса правительству еще долго тот же вопрос поднимался в Думе по самым разнообразным поводам и без всякой положительной цели, если не считать такою просто желание наговорить правительству опять все те же прерываемые аплодисментами речи об ограничении власти законодательных палат и о захвате правительством не принадлежащих ему полномочий.
Глава IV
Моя поездка на Дальний Восток. Причины, ее вызвавшие. Разногласия с Сухомлиновым по вопросу об отношении к нам Японии и о кредитах на укрепление Владивостока. — Аудиенция японского посла барона Мотоно у государя. — Данное мне высочайшее поручение поездки на Дальний Восток для выяснения положения. — Отъезд и остановка в Москве. — Прибытие на станцию Маньчжурия и получение известия о предстоящей встрече с князем Ито. Организация встречи. — Прибытие князя Ито в Харбин и мое свидание с ним. — Убийство князя Ито. — Пребывание мое во Владивостоке. Беззащитность крепости, вследствие неиспользования отпущенных кредитов. — Возвращение в Харбин. Рассмотрение вопросов, касающихся дороги. Положение Китая. — Мой всеподданнейший отчет о поездке и резолюция на нем государя. — Поездка Сухомлинова на Дальний Восток и направленный против меня отчет о ней
Среди описанной выше кипучей работы в Думе и в Государственном совете в первую половину 1909 года, как-то совершенно незаметно, в текущей моей работе по Министерству финансов возник вопрос, которого я всего меньше желал, чтобы он появлялся и вовлек меня в совершенно неожиданное осложнение.
Незадолго до этой поры среди главных представителей правительственной власти появилась новая фигура военного министра Сухомлинова, неожиданно назначенного с поста командующего войсками Киевского военного округа и генерал-губернатора Юго-Западного края, — сначала начальником Генерального штаба, а затем вскоре и военным министром.
Мои первые отношения с ним носили чрезвычайно симпатичный характер. Мы встретились впервые в Совете государственной обороны под председательством великого князя Николая Николаевича еще в 1906 году и, по какой-то странной случайности, в спорном вопросе, поднятом генералом Редигером, о необходимости отказаться от укрепления Владивостока, но по возможности защитить его против вероятного нападения со стороны Японии и, взамен его, — организовать нашу сухопутную оборону Дальнего Востока около Никольск-Уссурийского, мой голос принадлежал, как и голоса Столыпина и министра иностранных дел, к числу тех, кто решительно восставал против этой мысли.
Был ли я более знаком с вопросом, занимаясь много нашими делами на Дальнем Востоке в связи со всем, что мне пришлось пережить в самом начале моего занятия поста министра финансов в 1904 году, и во все время Русско-японской войны, показались ли мои аргументы более сильными, нежели соображения, высказанные в том же смысле другими членами Совета обороны, но великий князь приказал изложить их в журнале особенно подробно и даже просил государя остановить на них его особое внимание. Сухомлинов демонстративно поддержал меня и высказался, хотя и в очень мягкой форме, но с совершенно несвойственной ему ясностью и определительностью. Я думаю даже, что он говорил в том смысле и государю от себя, как вообще он имел потом привычку занимать и впоследствии внимание государя всем, что происходило при его участии во всякого рода комиссиях и совещаниях. Притом он всегда выставлял свою роль, как имевшую решающее значение в деле.
После заседания Совета обороны, происходившего в доме великого князя на Большой Итальянской, он проводил меня домой, несмотря на поздний час ночи, долго разговаривал со мною на разнообразные темы и на следующий день приехал ко мне с визитом и снова рассыпался во всякого рода комплиментах по поводу моего вчерашнего выступления в Совете обороны в пользу, как он выражался, «спасения нашего бедного Владивостока от грозившей ему опасности от узкого и непонятного взгляда военного министра».
Я думаю, что роль, сыгранная генералом Редигером в этом вопросе, послужила даже последнею каплею неудовольствия на него государя, хотя главная причина заключалась, несомненно, в другом, — в чем генерал Редигер был совершенно прав, а именно в отрицательном его отношении к разделению Военного министерства на две совершенно самостоятельные части — на собственно Военное министерство и на независящее от него Главное управление Генерального штаба.
Редигер не скрывал этого, говорил государю не обинуясь, вызывая этим его неудовольствие, и должен был уйти. Его сменил генерал Сухомлинов и быстро сумел своею вкрадчивостью и кажущимся добродушием склонить государя на возвращение к старому порядку, чего он давно добивался, еще в бытность его начальником Генерального штаба.
С назначением генерала Сухомлинова военным министром
