согласился на то, чтобы отложить мой доклад по этому вопросу до моего следующего доклада, когда у меня будут под рукою все сведения. По существу же вопроса он был совершенно спокоен и даже заметил, что приамурский генерал-губернатор слишком далек от хороших источников политического свойства и, по всем вероятиям, придает веру всякого рода россказням, не имея даже навыка в оценке того, что делается ему доступным.
На меня этот эпизод не произвел сначала никакого впечатления, так как это был первый случай, чтобы военный министр представлял государю, и притом без всякой надобности, неверные сведения, и я приписал это его малой опытности и той легкости, с которою он подписывал все, что ему подносили его сотрудники, не вдаваясь в то, какие последствия могли из этого возникнуть.
Тотчас по возвращении моем из Петергофа я вызвал директора Департамента государственного казначейства и вице-директора Кузьминского, в руках которого были все дела Военного министерства, и из их короткого доклада увидел, что военный министр просто сказал государю неправду.
Оказалось, что во все три года, после заключения мира с Японией, Министерство финансов не предложило ни одного сокращения в кредитах на Владивосток.
Все требования Военного министерства прошли в совещании так, как они были заявлены ведомством. Совет министров также не сделал ни одного сокращения, несмотря на то, что Государственный контроль предлагал несколько уменьшить ассигнования на 1908 год, ссылаясь на то, что из кредитов 1906 и 1907 годов не израсходовано ничего. Также и на 1909 год кредит занесен без малейшей урезки, несмотря на то, что снова государственный контролер представил справку, что в Казначействе лежит вся сумма в несколько миллионов рублей нетронутою, и местный представитель фактического контроля донес ему, что на месте идут все еще споры по самым основным вопросам о выборе мест под оборонительные сооружения и из Главного и Артиллерийского управлений все еще не возвращены утвержденными основные проекты технического свойства.
В журнале Совета министров оказалось даже мотивированное постановление об оставлении кредита без изменения только потому, что генерал Сухомлинов заявил, что все это теперь уже утверждено и работа идет полным ходом. Я взял письменную справку с изложением описанного и пошел к Столыпину, чтобы предупредить о случившемся.
Столыпин, уже не раз встречавшийся с такими же приемами военного министра, даже по отношению к Совету министров, был глубоко возмущен и хотел лично доложить обо всем государю, прося его положить конец недобросовестным и недопустимым в отношении самого государя действиям Сухомлинова.
Я просил его не делать этого и предоставить мне лично разъяснить все дело с документами в руках при моем всеподданнейшем докладе, устранив таким образом возможность новой кляузы на то, что я жалуюсь Совету министров, вместо того, чтобы ликвидировать все дело, возникшее из доклада Сухомлинова, непосредственным разъяснением дела только государю.
Столыпин согласился со мною, но дело приняло совершенно иной оборот по вине самого Сухомлинова.
На ближайшем заседании Совета министров, когда были пройдены все очередные дела, Столыпин отпустил чинов канцелярии и попросил всех министров остаться в заседании. Он сообщил нам всем, что к нему опять поступила телеграмма приамурского генерал-губернатора о том, что его не оставляют сообщения разных его агентов — он не указал каких именно — о том, что Япония продолжает решительно и не скрывая готовиться к новому нападению на нашу дальневосточную окраину и что он считает своим долгом перед государем и родиной снять с себя ответственность и доносит об этом еще раз до сведения главы правительства, предварив об этом и государя.
Министру иностранных дел, военному и морскому министрам и мне предложено было высказать, что знаем мы от наших представителей по этому давно нервирующему всех нас вопросу.
Первым говорил Извольский. В очень резкой форме он обозвал телеграммы Унтербергера только бесцельно распространяющими панику, способными осложнить наши прекрасно налаживающиеся отношения с Японией, после того, как в 1907 и 1908 годах мы успели заключить ряд конвенций о рыбном промысле в водах нашего Дальнего Востока, и что японский посол уже знает о депешах Унтербергера и выражал ему открыто свое удивление по этому поводу. Он добавил, что от наших послов в Китае и Японии он постоянно получает одни успокоительные сведения, которым не может не придавать безусловной веры уже потому одному, что при подозрительности Китая по отношению к Японии мы имеем в лице его верного пособника в наблюдении за всею деятельностью Японии.
Морской министр подтвердил все слова Извольского, добавив, что от наших морских представителей он имеет также самые успокоительные сведения о прекрасном к нам отношении нашего недавнего противника, не в силу какого-то коварства его или желания усыпить наше внимание, а просто потому, что сам он нуждается в мире и далек от всяких воинственных помыслов, хорошо понимая, что при новом столкновении с нами он не только встретится с недружелюбным отношением к нему Америки, справедливо считающей, что Портсмутский договор есть дело ее рук, но и не получит той денежной помощи от Англии, которая одна дала ему возможность вести войну с нами.
Военный министр был, по обыкновению, немногословен, так как ни по одному вопросу он никогда не имел определенного мнения или выражал его в такой форме, которая затемняла его истинный смысл и всегда давала ему возможность извернуться, если бы ему пришлось убедиться в допущенной им неправильности. Он сказал только, что у него нет определенных сведений помимо тех, которые сообщает и ему генерал Унтербергер и к которым, как идущим с места, необходимо прислушиваться, хотя и ему кажется, что неминуемой опасности для ближайшего времени нет.
«Нужно только, — сказал он, — соблюдать русскую пословицу: береженого Бог бережет, а в этом отношении мы очень отстали в нашей обороне на Дальнем Востоке и не отпускаем нужных средств на укрепление Владивостока, которое находится в самом плохом положении только по той причине, что мы не отпускаем нужных кредитов. Об этом, — сказал он, — я недавно доложил его величеству в ответ на его вопрос мне, как я смотрю на тревогу, поднятую приамурским генерал-губернатором».
Мне пришлось высказать мою точку зрения с полною откровенностью, так как Столыпин, обращаясь ко мне, сказал:
«Я впервые слышу, что Министерство финансов так отрицательно относится к судьбе нашего главного оплота на
