Часов до одиннадцати мы простояли на Ах-Бабе. Нам сдалось несколько сот турок. Было захвачено два полевых орудия, несколько пулеметов и достаточное количество ружей и всякого рода амуниции. Наши потери были: три офицера и около 60 солдат убитыми и около десяти офицеров и 200 солдат ранеными.
Покинув Ах-Бабу, полк продолжил наступление. Противник нам серьезных препятствий не чинил, и сопротивление оказывалось лишь его мелкими частями.
Сооруженная им в нескольких верстах вторая оборонительная полоса была оставлена без единого выстрела. К вечеру мы остановились в одном переходе от Мамахатуна, оторвавшись от шоссе верст на пять или на шесть. Целый день 26 июня мы простояли на месте. Наши соседи слева бакинцы перешли на левый берег Тузла-Дереси. Эта река влево от нас у деревни Черме меняла направление течения с запада на север и находилась теперь перед фронтом кубинцев и дербентцев (в данном переходе). Боевой порядок последних располагался по обе стороны шоссе.
К ночи на 27 июня разведка нам донесла, что противник против кубинцев занял оборонительную линию по высотам, что шли вдоль левого берега Тузла-Дереси. С рассветом Кубинский полк должен был продолжить движение и, форсировав реку Тузла-Дереси южнее Мамахатуна, отбросить противника в сторону Губак-Даги. Одновременно вместе с нами должны были вести наступление и наши соседи, причем дербентцам в обязанность вменялось взятие Мамахатуна.
С рассветом 27 июня полк выступил вперед. Пройдя верст пятнадцать, мы услышали спереди и вправо от себя орудийную стрельбу. Это Дербентский полк, который выступил еще ночью, повел наступление на Мамахатун. Продолжив движение, мы попали в сферу дальнего артиллерийского огня. К 11 часам дня развернутый полк остановился в складках местности перед рекой Тузла-Дереси. Форсирование реки командир полка предполагал произвести после взятия дербентцами Мамахатуна.
Я лично в это время находился на правом фланге полка на большой высоте, откуда на все стороны открывался широкий горизонт. На противоположном берегу на небольшой высоте я заметил два неприятельских орудия, о чем сообщил по телефону ближайшей батарее. Через минут десять эти два орудия принуждены были замолчать и переменить позицию.
К полудню дербентцы перешли в атаку. Их густые цепи подошли к окраине города, откуда они были встречены ружейным и пулеметным огнем. Цепи бросились вперед, опрокинули противника, и рукопашный бой завязался на улице Мамахатуна. Минут через десять турки были выбиты из города и начали отходить к мосту на реке Кара-Су.
Следовавший за Дербентским полком Казачий полк рысью вошел в Мамахатун, вышел на его западную окраину, где, развернувшись и пройдя цепи дербентцев, атаковал отступающих турок. Казаки прекрасно выполнили задачу, но пройти всю долину они не смогли. Они были встречены с противоположных берегов Тузла-Дереси и Кара-Су перекрестным огнем пехоты и артиллерии противника. Неся потери, казаки принуждены были остановить атаку и отойти к западной окраине города. Узнав, что Мамахатун взят, командир нашего полка приказал нам, перейдя реку, атаковать турок. Тузла-Дереси, хотя сильно обмельчала, но все же местами, да еще под огнем, могла оказаться для нас серьезным препятствием. Вопреки всем нашим ожиданиям, в нас не было произведено ни одного выстрела. Очевидно, взятие дербентцами Мамахатуна решило судьбу турецких позиций вдоль реки Тузла-Дереси. Турки спешно отступили на запад на сильную и хорошо знакомую кубинцам позицию у высоты Губак-Даги.
К рассвету 28 июня мы заняли позиции на высотах, что восточнее высоты Губак-Даги и ее отрогов, то есть приблизительно ту линию, на которой располагалась часть полка в первой половине мая. Правый фланг полка упирался в реку Тузла-Дереси около полуверсты южнее моста, а левый перед высотой Губак-Даги связался с Бакинским полком. В боевых участках находились два батальона. Вперед, в качестве сторожевого охранения, между разбросанными в шахматном порядке селами были высланы разведчики и одна рота.
Резерв полка (3-й батальон) встал за серединой боевых участков у берега Тузла-Дереси. Один батальон (4-й) был выслан в Мамахатун, кажется, в качестве дивизионного резерва. С 28 по 30 июня дни на наших боевых участках прошли спокойно. Большое беспокойство причинял нам застрявший где-то наш обоз полка с продовольствием. Пища в качестве вареного мяса, хлеба, сухарей и сахара была последний раз выдана людям вечером 27 июня. По какой причине вьючный обоз не мог последовать за полком, я не могу припомнить. Как общее явление – части, действовавшие в горах в стороне от колесины дорог, почти всегда получали питание нерегулярно. Главной причиной этому была неудовлетворительная организация полковых вьючных обозов. Трехдневное отсутствие продовольствия делалось весьма чувствительным.
30 июня утром 3-му батальону и четырем пулеметам, стоявшим в резерве полка, приказано было к полудню сняться с бивуака и отправиться к селу, что находилось на левом фланге полка против Губак-Даги.
Люди снимали палатки, готовили из шинелей скатки и вообще собирались к выступлению. Шагах в ста по небольшой площадке у тропы, идущей в Мамахатун, ходил вперед и назад командующий батальоном капитан Руссов. В торопливой и нервной походке капитана можно было уловить какое-то беспокойство. Увидев меня с капитаном Родионовым, капитан Руссов быстрыми шагами подошел к нам.
– Разве это не безобразие, – обратился он к нам возбужденным тоном, – третьи сутки держат полк голодным. Эта дурацкая непредусмотрительность может довести черт знает до каких неприятностей. Обещали доставить продукты еще ночью, а до сих пор их нет. Стыдно солдатам в глаза смотреть из-за этих проклятых интендантских крыс. Я бы этих всех бы заправил поразогнал ко всем чертям. Их, по всей вероятности, и столетняя война не научила бы порядку и уму-разуму. Два года подряд повторяется одно и то же безобразие: как части пойдут вперед, то весь наш продовольственный аппарат проваливается куда-то к дьяволу. Я говорил и доказывал перед наступлением, что не надо возлагать никаких надежд на наше интендантство, а весь имеющийся скот надо было нагрузить продовольствием и гнать за полком. Но мое предложение отбили. Скот, мол, может причинить большие неудобства полку, да и кроме того, вид войск мог напоминать переселение народов. Все это правда, но я предпочел бы все неудобства начавшемуся недоеданию, а может быть, и голодовке.
Ни я, ни капитан Родионов ничего не ответили капитану Руссову. Каждому из нас было ясно, что дальнейшая невыдача продуктов питания грозит заболеваниями и общей подавленностью духа.
Как в подтверждение наших мыслей, из гула людских голосов до нас донеслись грубые слова:
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
