Мне несколько раз вспоминался смертельно раненный в тот день унтер-офицер. Я снова видел его предсмертный взгляд, слышал его голос и предсмертные слова. Невольно под влиянием этих ассоциаций мне припомнилось, что как-то раз в Москве, кажется, в Третьяковской галерее, рассматривая серию картин художника Верещагина, я среди них не обратил тогда почти ни малейшего внимания на маленькую картину. Она изображала раненого стрелка в туркестанских степях. Насколько мне припоминается, этот эпизод был взят художником из жизни во время Ахил-Текинской экспедиции. Картина лишена была внешнего эффекта, а ее истинной сути, ее глубины я в то время по молодости не смог понять.[220]
На однообразном фоне пустыни бежала белая фигура солдата. Лицо его изображало тяжелую муку от полученной смертельной раны, а глаза, которых я не мог тогда разгадать, говорили о беспредельной тоске по уходящей молодой жизни. Они спрашивали и с удивлением, и с мольбой: «Неужели смерть пришла?» И этот предсмертный взор угасающих очей я понял или, вернее, почувствовал только теперь, спустя несколько лет, в эту тихую и темную ночь. Он действовал на мою душу так же сильно, как глаза умиравшего унтер-офицера и его тихие, полные мольбы и отчаяния слова: «Ваше благородие, спасите меня, я жить хочу».
Затем передо мной встал образ убитого подпрапорщика Бедного. Вчера ночью, перед атакой, я слышал, как он строгим начальническим тоном делал какое-то наставление людям своей роты. Немного спустя он с ними над чем-то смеялся: «Не всегда же начальство должно журить подчиненных. Оно должно с ними и каши поесть, и горя повидать, – вот тогда оно будет настоящим начальством». Таким настоящим начальником был павший сегодня утром смертью храбрых подпрапорщик Бедный.
Фельдфебели, эти настоящие начальники, выковывались годами, а может быть, и десятками лет. Карьера каждого Бедного была небогата. Она начиналась с лямки рядового и кончалась тяжелой и ответственной фельдфебельской должностью.
Фельдфебель: какое ничтожное понятие крылось под этим словом у нашего обывателя. Часто даже этим хотели подчеркнуть грубость, ограниченность и жестокость. Никто не понимал и не хотел знать, с чем сопряжена была эта скромная, но очень важная в жизни войск роль.
В фельдфебели выбирались люди с исключительными на то качествами и способностями. Кроме того, от них требовались знания службы и большой опыт, что давалось только годами усердия.
Это был вечный страж армии, незаменимый, верный помощник офицера и служака до гробовой доски.
Подпрапорщик Бедный поступил в полк молодым солдатом еще задолго до войны. Наверное, он, как и многие другие, с неохотой отправился на «погибельный» Кавказ, где служба еще с давних времен считалась в простонародье каким-то пугалом. Но Бедный, освоившись в полку, всей чистой русской душой полюбил армию, гордость и мощь России, и остался в ней на всю жизнь.
Через несколько лет перед строем, вместо робкого крестьянского парня, почти мальчика, стоял бравый фельдфебель Бедный. На нем как влитой сидел красивый двубортный мундир с нашитыми золотыми и серебряными шевронами. Луговины,[221] эфес шашки и значки сияли от блеска. Вдоль правого борта мундира висела золотая цепочка от часов, полученных им как первый приз за отличную стрельбу. Подпрапорщик Бедный гордился своим положением. Он импонировал офицерам в подаваемых им командах, выправкой и манерами. Он знал в роте каждого. Он был хороший психолог, конечно, как практик.
Не мудрствуя лукаво, он отлично знал, кого надо было помиловать, а кого и скрутить в бараний рог. Он представить себе не мог, чтобы его рота оказалась бы хуже других. Неудачная стрельба или какое-нибудь замечание по адресу роты для подпрапорщика Бедного являлось настоящей трагедией.
На параде, в карауле, в походе – всегда выбритый, подтянутый, стоя как изваянный, подпрапорщик Бедный на полученное приказание отвечал «Слушаюсь». И это повелевающее «Слушаюсь», этот незыблемый закон бытия каждой армии, он и тысячи, подобных ему, требовали и от миллионов подчиненных им людей.
Но Бедного сейчас нет в живых. Его честные солдатские кости нашли себе покой на чужой стороне.
Уходят в вечность старые кубинцы. Вот уже два года тянется война, а конца ее все не видать. С каждым боем нас становится все меньше. Кто же заменит нас?..
Предпринятое наступление 3-й турецкой армии кончилось для нее неудачей. Наступавший на широком фронте противник не только был нами остановлен, но под ударами наших войск принужден был отойти и уступить нам еще новую площадь своей территории с рядом весьма важных для него стратегических пунктов.
Так, на правом нашем фланге 5-й Кавказский корпус не только ликвидировал глубокий прорыв противника на Офу, но на фронте от моря и включительно до Понтийского тавра перешел в решительное наступление. Успех наших войск в Приморском районе и по обеим сторонам хребта Понтийского тавра обеспечивал в дальнейшем Трапезунд от каких-либо новых обходов.
На фронте 2-го Туркестанского корпуса, действовавшего между 5-м и 1-м Кавказскими корпусами, произошли также крупные перемены. В упорной борьбе, длившейся больше месяца, туркестанцы вместе с пластунами продвинулись значительно вперед, заняв Барнакабан и Бабурт.
Наконец, решительным наступлением частей 1-го корпуса, помимо нанесенного поражения двум турецким корпусам, мы возвращали пространство до линии, включая Мамахатун и Губак-Даги. Сейчас уже не было Мамахатунского выступа, столь опасного для нашего положения в мае месяце, наоборот, в связи с продвижением туркестанцев и пластунов положение турок у реки Кара-Су, особенно в том участке, где река течет с севера на юг (северо-западнее от Мамахатуна), делалось для неприятеля очень невыгодным.
Создавшаяся обстановка на фронте 1-го Кавказского корпуса благоприятствовала нам, а сильно пострадавшие 9-й и 11-й турецкие корпуса уже не представляли угрозы крепости Эрзеруму.
Учитывая расстройство 3-й турецкий армии, командование Кавказской армии решило дальнейшим наступлением правого крыла и центра армии (5-й Кавказский, 2-й Туркестанский и 1-й Кавказский[222] корпуса) завладеть участком шоссе от Гемиш-Хане до Эрзинджана и, продвинувшись западнее его, остановиться на горных рубежах. Занятием этого шоссе решался, как указывалось выше, вопрос снабжения 2-го Туркестанского корпуса и всего правого крыла армии.
Во исполнение поставленной задачи 5-й Кавказский и 2-й Туркестанский корпуса продолжили наступление, и в первых числах июля, пройдя шоссе, остановились на намеченных ими горных хребтах. Такая же задача с целью захвата города Эрзинджана, Эрзинджанской долины и горных рубежей западнее ее была возложена на 1-й Кавказский корпус. Части корпуса должны были, форсировав реку Кара-Су (кроме Елизаветпольского полка), пройти горами около 60 верст и выйти в указанную долину.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
