Движение предстояло по каменистой и бездорожной местности, где единственное шоссе шло по ущелью вдоль реки Кара-Су, текущей от Мамахатуна с востока на запад.
Кажется, 3 или 4 июля кубинцев сняли с позиции у Губак-Даги. Полк остановился бивуаком в небольшом саду на северо-восточной окраине города Мамахатуна. Бивуачная обстановка позволила нам несколько привести себя в порядок. Кроме того, всем ротам приказано было приступить к обучению в метании нового типа ручных гранат, которыми раньше за ограниченностью вооружались только разведчики.
Моя команда обогатилась турецким пулеметом, захваченным 11-й ротой при взятии Губак-Даги. Он оказался в исправном состоянии, а его станок по легкости и удобству обращения, признаться, во многом превосходил нашу тяжелую и малоудобную треногу.[223]
На третий день нашей стоянки к нам на бивуак прибыл посланный великим князем Николаем Николаевичем подполковник Коцебу. Штаб-офицер передал нам от наместника благодарность за службу и за боевые успехи.
Утром 8 июля нам стало известно, что противник, занимавший позиции на правом берегу Кара-Су, ночью их очистил и спешно отходит в направлении Эрзинджана.
В полдень полку приказано было готовиться к выступлению, а в четвертом часу наша колонна подошла к мосту через Кара-Су. Последний оказался испорченным противником, и мы переправились немного ниже его по понтонному мосту, наведенному утром саперами. До сумерек полк двигался по шоссе и остановился на перевале.
В первом часу ночи получено было приказание трем батальонам свернуть от шоссе на север и, пройдя несколько верст, вновь взять направление на запад, войдя вправо и влево в связь с остальными полками дивизии. 2-му батальону с четырьмя пулеметами в качестве резерва дивизии следовало продолжить движение по шоссе.
Выделив четыре пулемета для следования с полком, я с остальными отправился по шоссе со 2-м батальоном. Дорога шла по живописному ущелью вдоль берега быстротекущей Кара-Су. Пройдя около двадцати верст, мы остановились у маленького местечка Чорс. Название армянское, и на их языке значило число «четыре». Я вначале не мог понять, почему этому местечку дано было цифровое название, но вскоре разгадал загадку. В глубине ущелья, по одну и по другую сторону дороги, стояли четыре почти одинаковых холма, между которыми ютилось несколько домиков.
Пройдя после Чорса еще верст пять, мы остановились на ночевку на сравнительно обширной поляне. Несмотря на большую усталость, нам всю ночь пришлось провести в бодрствовании. Оказалось, что мы встали бивуаком на том месте, где турки устраивали загон рогатого скота, и нас потому целую ночь нещадно грызли блохи.
К рассвету 10 июля мы получили сведения, что наши разъезды пока еще не вошли в соприкосновение с противником. Турки, по-видимому, и дальше продолжали отступать. Вместе с приятными вестями появились и старые неприятности. Полученный еще третьего дня в Мамахатуне однодневный запас продуктов уже был съеден, и дальше нам предстояло движение с пустыми желудками. О подходе обозов пока не приходилось и думать, так как они двигались в хвосте большой колонны, чуть ли не за всей артиллерией корпуса, за которой, в свою очередь, следовали парки и санитарные отряды.
Я испытывал перед людьми какое-то виноватое чувство; как-никак, но они понимали, что виной этому, помимо сложившейся обстановки, является чья-то ошибка или же непредусмотрительность.
Мы пошли вперед. Ущелье сделалось немного шире, а местами встречались небольшие рощицы. Между ними стали попадаться хутора.
На привалах нелегко было удерживать людей, чтобы они не расходились по домам с целью поискать себе какой-нибудь еды. На одной из таких остановок я направился немного в сторону от дороги к роднику, вокруг которого большой гурьбой толпились люди. Напившись воды, я поднялся на гору к домику, окруженному небольшим садиком. Кроме любопытства, мое внимание было привлечено еще тем, что из дома через открытую дверь доносился какой-то подозрительный стук. Войдя в дом, я увидел в одной комнате солдата, взобравшегося в сапогах на широкую кровать. Он киркой старался выбить из стоящего вблизи кровати шкафа верхнюю доску, считая это, по всей вероятности, легче и удобнее, чем ломать крепкие дверцы. Перед кроватью лежало несколько медных сосудов, сильно поврежденных, очевидно, той же киркой. На мой вопрос солдату, почему он чинит такое безобразие, он мне ничего не мог ответить. Я его выгнал вон, пораженный его бессмысленным поведением. Грабежи и мародерство, эти отвратительные явления на войне, хотя в хороших войсках и являлись исключением, но все же были неизбежной язвой каждой армии. Разбираясь в составе нескольких таких преступлений и в причинах, побуждающих к ним, я все же приходил к выводу, что в основе их лежит, хотя гнусная, но все же цель, а именно легкая нажива.
Но я одного никогда не мог понять, почему в людях, кроме этого, лежит и бессмысленное желание уничтожения чужой собственности. Единственным объяснением, казалось, можно привести чувство человеческой мести, но в наблюдаемых мной печальных фактах я как раз этого возбудителя не замечал.
Разнести, разбить и уничтожить все так, чтобы ничего не осталось ни себе, ни друзьям или врагам, – вот, собственно говоря, истинная причина. Но почему? И зачем? На этот вопрос я никогда не мог найти ответа, так же, как только что не мог на него мне ответить провинившийся солдат. Насколько я представлял себе, эта, так сказать, бескорыстная погромщина у нас среди встречавшихся преступлений занимала первое место.
Возвратившись к батальону, собиравшемуся двигаться дальше, мы были удивлены криком одного солдата, бежавшего из одного ближайшего хутора. Он орал благим матом и отчего-то отмахивался руками. Когда он подбежал к нам, то тогда мы поняли весь его ужас. Он был окружен целым роем разъяренных пчел, недружелюбно встретивших у ульев непрошеного гостя. Охотник на мед оказался предусмотрительным: на нем были консервы (очки), лицо было обмотано не то тряпкой, не то рубахой, а руки оказались в перчатках, и несмотря на это, умные насекомые нашли в его костюме много уязвимых мест.
Полотнищами, водой и криками пчелы были отогнаны, а неудачнику оказана санитарная помощь. Его распухшее лицо и руки были чем-то смазаны и забинтованы. Дальше всю дорогу он шел угрюмым и сделался предметом насмешек товарищей. Его кто-то спросил, почему он так быстро бежал назад к батальону, другой ответил, что он спешил позвать всех доедать мед.
Ночь на 11 июля мы провели также у шоссе, кажется, в двух-трех верстах западнее местечка Челик. В сведениях о противнике опять указывалось, что турки по-прежнему отступают в глубь страны, и наши разъезды имели всего лишь одно столкновение с ними у входа в Эрзинджанскую долину. Столь поспешный отход противника объяснялся тем, что Туркестанский корпус в стремительном наступлении пересек шоссе Трапезунд – Эрзинджан в направлении города Калкита. Заняв Калкит, туркестанцы продвинулись еще западнее его. Этим маневром создавалась туркам угроза быть отрезанными глубоко у себя в тылу и лишиться выходов из Эрзинджанской долины на Сивас и на Кемах.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
