он пытался нарисовать. Опера никак не могла вместить в себя Джо, и ему пришлось отказаться от своей затеи со словами: «Ей-богу, эта девчонка просто мучение!» – и он вцепился в свои волосы, как подобает растерянному композитору.
Когда он огляделся в поисках другой, менее упрямой девицы, которую можно было бы увековечить в мелодии, память с самой услужливой готовностью выдала одну из них. У этого видения было много лиц, но у неё всегда были золотистые волосы, она была окутана прозрачным облаком и легко парила перед его мысленным взором в манящем хаосе роз, павлинов, белых пони и голубых лент. Он не дал благодушному призраку никакого имени, но он принял эту даму за свою героиню и очень полюбил её, что было неизбежно, так как он наделил её всеми мыслимыми талантами и прелестями на свете и заслонял её, невредимую, от невзгод, которые уничтожили бы любую смертную женщину.
Благодаря этому приливу вдохновения какое-то время у него всё шло гладко, но постепенно работа потеряла своё очарование, и он забывал сочинять, сидя в задумчивости с пером в руке, или бродил по оживлённому городу, чтобы получить какие-то новые впечатления и освежить свой ум, который, казалось, пребывал в некотором беспокойстве той зимой. Он мало что делал, но много думал и осознавал, что помимо его воли в нём происходит какая-то перемена. «Возможно, это кипение гения. Я дам ему вскипеть и посмотрю, что из этого выйдет», – сказал он с тайным подозрением, что всё это время кипел не гений, а происходило нечто гораздо более обычное. Что бы это ни было, но у этого кипения был какой-то смысл, ибо в Лори росло недовольство своей беспечной жизнью, он начал тосковать по какой-то реальной и серьёзной работе, которой можно было бы отдаться и душой и телом, и наконец пришёл к мудрому заключению, что не все, кто любит музыку, являются композиторами. Вернувшись после посещения одной из великих опер Моцарта, великолепно исполненной в Королевском театре, он просмотрел партитуру своего произведения, сыграл несколько лучших партий, сел, уставившись на бюсты Мендельсона, Бетховена и Баха, которые благосклонно взирали на него. Затем он внезапно порвал ноты своей оперы, одну страницу за другой, и, когда последний листок выпорхнул из его рук, он серьёзно сказал себе:
«Она права! Талант – это не гений, и невозможно по своей воле сделать его таким. По-настоящему гениальная музыка лишила меня тщеславия, как Рим лишил её своих амбиций, и я больше не буду никого обманывать. Но что же мне теперь делать?»
На этот вопрос было трудно ответить, и Лори пожалел, что ему не приходится зарабатывать на хлеб насущный. Теперь, как никогда вовремя, представилась подходящая возможность «пойти к чёрту», как он однажды сильно выразился, потому что у него было много денег, но нечем заняться, а дьявол, как говорится, любит предоставлять работу для богатых и праздных рук. У бедняги было достаточно искушений извне и изнутри, но он довольно хорошо противостоял им, потому что, как бы он ни дорожил свободой, он больше ценил честность и доверие, поэтому его обещание деду и его желание иметь возможность честно смотреть в глаза женщинам, которые любили его, и говорить им: «Всё в порядке» – оберегали его и держали в равновесии.
Вполне вероятно, что какая-нибудь миссис Гранди[145] заметила бы: «Я этому не верю, мальчишки есть мальчишки, молодые мужчины должны совершать ошибки молодости, а женщины не должны ждать от них чудес». Осмелюсь сказать, что хотя вы не верите, миссис Гранди, но тем не менее это правда. Женщины сами творят много чудес, и я убеждена, что они могут даже повысить планку мужественности, если откажутся повторять подобные высказывания. Пусть мальчишки остаются мальчишками, чем дольше, тем лучше, и пусть молодые люди совершают ошибки молодости, если им это необходимо. Но матери, сёстры и друзья могут помочь совершить их поменьше и уберечь многих молодых людей от развращённости, веря и показывая, что они считают вполне вероятной приверженность добродетелям, которые делают мужчин наиболее мужественными в глазах хороших женщин. Если это всего лишь женское заблуждение, не мешайте нам наслаждаться им, пока это возможно, потому что без этого красота и романтика жизни будут наполовину утрачены и печальные предчувствия наполнят горечью все наши надежды на храбрых, добросердечных маленьких мальчиков, которые всё ещё любят своих матерей больше, чем самих себя, и не стыдятся признаться в этом.
Лори думал, что задача забыть свою любовь к Джо захватит все его жизненные силы на долгие годы, но, к своему великому удивлению, он обнаружил, что с каждым днём это становится всё легче переносить. Сначала он отказывался в это верить, злился на себя и не мог этого понять, но наши чувства – любопытные и противоречивые явления, и время и природа действуют по своей воле, вопреки нам. Сердце Лори никак не хотело болеть. Рана настойчиво заживала с удивляющей его быстротой, и вместо того, чтобы пытаться забыть, он обнаружил, что силится вспомнить. Он не предвидел такого поворота событий и не был готов к нему. Он испытывал отвращение к самому себе, удивлялся собственному непостоянству и был полон странной смеси разочарования и облегчения оттого, что он смог так быстро оправиться от столь страшного удара. Он пытался тщательно разворошить угли своей потерянной любви, но они отказывались вспыхивать ярким пламенем. Осталось только спокойное мерцание, которое согревало и шло ему на пользу, не доводя до лихорадки, и он был вынужден с неохотой признать, что мальчишеская страсть постепенно уступала место более сдержанному чувству, очень нежному, немного грустному и всё ещё обиженному, что, несомненно, пройдёт со временем, оставив лишь братскую привязанность, которая будет длиться непрерывно до конца дней.
Когда слова «братская любовь» промелькнули у него в голове во время одного из приступов его задумчивости, он улыбнулся и взглянул на портрет Моцарта, висевший перед ним.
«Что ж, он был великим человеком, и когда он не смог добиться одной сестры, то взял в жёны другую и был счастлив».
Лори не произнёс этого, но он об этом подумал и в следующее мгновение поцеловал маленькое старое колечко, сказав себе: «Нет, я не смогу! Я не забыл её, я никогда не забуду. Я попробую ещё раз, и если ничего не выйдет, ну тогда я…»
Оставив фразу незаконченной, он схватил перо и бумагу и написал Джо, что не может ни на что решиться, пока есть хоть малейшая надежда, что она передумает. Не могла бы она, не хочет ли она позволить ему вернуться домой и быть счастливым? Ожидая ответа, он ничего не делал, но был активен, потому что его лихорадило от нетерпения. Наконец ответ пришёл и окончательно его успокоил, потому что Джо решительно не может и не хочет. Она поглощена Бет и никогда больше не желает слышать слова «любовь». К тому же она умоляла его обрести счастье с кем-нибудь другим, но всегда хранить маленький уголок в своём сердце и для своей любящей сестры Джо. В постскриптуме она просила его не говорить Эми, что Бет стало хуже, она и так вернётся домой весной, и не было необходимости омрачать остатки её пребывания за границей. Время ещё есть, даст Бог, но Лори должен писать ей почаще и не допустить, чтобы она чувствовала себя одинокой, тосковала по дому или волновалась.
«Так я и сделаю, напишу прямо сейчас. Бедняжка, боюсь, ей будет грустно возвращаться домой». И Лори открыл свой письменный стол, как будто письмо к Эми было надлежащим завершением предложения, оставленного незаконченным несколько недель назад.
Но в тот день он не написал письма, потому что, просматривая свою любимую газету, он наткнулся на нечто, изменившее его намерение. Несколько писем Джо в беспорядке лежали на одной стороне стола среди счетов, паспортов и различных деловых документов, а на другой стороне лежали три записки от Эми, аккуратно перевязанные одной из её голубых лент и мило напоминавшие о маленьких засохших розах, спрятанных внутри конвертов. С отчасти извиняющимся, отчасти обрадованным выражением лица Лори собрал все письма Джо, разгладил, сложил и аккуратно убрал их в маленький ящик стола, постоял
