минуту, задумчиво поворачивая кольцо на пальце, затем медленно снял его, положил к письмам, запер ящик и вышел послушать Торжественную мессу в церкви Святого Стефана, чувствуя себя, как будто состоялись похороны, и хотя он не был слишком подавлен горем, это казалось более подходящим способом провести остаток дня, чем писать письма очаровательным молодым леди.
Письмо, однако, было отправлено очень скоро, и ответ на него пришёл быстро, потому что Эми скучала по дому и призналась в этом с совершенно очаровательной откровенностью. Переписка лихо закрутилась, и письма летали туда и обратно с неизменной регулярностью всё начало весны. Лори продал свои бюсты, сделал из страниц своей оперы розжиг для огня и вернулся в Париж, надеясь, что кто-нибудь скоро к нему присоединится. Он отчаянно хотел поехать в Ниццу, но ждал приглашения, а Эми не хотела этого делать, потому что как раз в то время переживала некий личный опыт, из-за чего предпочла бы избежать насмешливых взглядов «нашего мальчика».
Фред Воэн вернулся и задал вопрос, на который она когда-то решила ответить: «Да, согласна», но теперь она сказала: «Нет, благодарю», по-доброму, но твёрдо, потому что в тот момент мужество оставило её, и она обнаружила, что для удовлетворения нового страстного желания, которое наполнило её сердце нежными надеждами и страхами, требовалось нечто большее, чем деньги и положение. Фраза «Он хороший парень, Эми, но не тот мужчина, который, как я думаю, мог бы тебе когда-нибудь понравиться», как и выражение лица Лори, когда он это говорил, постоянно крутились у неё в голове так же назойливо, как и её собственные слова, когда она показала взглядом, если не вслух: «Я выйду замуж ради денег». Ей было неприятно это вспоминать, теперь она предпочла бы забрать свои слова обратно, ведь это прозвучало так недостойно женщины. Она не хотела, чтобы Лори считал её бессердечным, суетным созданием. Теперь ей и вполовину не так хотелось быть покорительницей общества, как хотелось быть женщиной, достойной любви и уважения. Она была так рада, что он не возненавидел её за те ужасные слова, которые она ему говорила, но воспринял их просто прекрасно и стал относиться к ней добрее, чем прежде. Переписка с ним была для неё огромным утешением, потому что письма из дома приходили очень нерегулярно, и даже когда она их получала, те и наполовину не были такими приятными, как от Лори. Отвечала она на них не только с удовольствием, но и из чувства долга, потому что бедняга был несчастен и нуждался в ласке, так как каменное сердце Джо оставалось непреклонным. Ей следовало бы сделать над собой усилие и попытаться полюбить Лори. Не может быть, чтобы это было столь трудно, многие гордились бы и радовались, что такой милый юноша любит их. Но Джо никогда не вела себя как другие девушки, так что ей оставалось только быть к Лори как можно добрее, относясь к нему как к брату.
Если бы со всеми братьями обращались так же, как с Лори в тот период, они были бы гораздо более счастливыми существами, чем сейчас. Теперь Эми никогда не читала нотаций. Она спрашивала его мнение по всем вопросам, интересовалась всем, что он делал, дарила ему милые безделушки и по два раза в неделю посылала письма, полные весёлых сплетен, сестринских признаний и очаровательных зарисовок прелестных пейзажей, которые её окружали. Поскольку немногие братья удостаиваются того, что сёстры носят их письма с собой в кармашках, внимательно читают и перечитывают их, плачут, когда получают в ответ короткие записки, целуют послания, если они достаточно длинные, и бережно хранят каждое из них, и мы не будем намекать на то, что Эми совершила какую-либо из этих нежных глупостей. Но той весной она определённо стала немного бледнее и задумчивее, почти совсем утратила тягу к обществу и часто выезжала рисовать эскизы в одиночестве. Когда она возвращалась из этих поездок, ей обычно было мало что показать, но осмелюсь предположить, что она изучала природу, часами сидя на террасе в Вальрозе, сложа руки или рассеянно делая эскиз какого-нибудь образа, который приходил ей в голову: фигуру рослого рыцаря, вырезанного на могильной плите, молодого человека, спящего в траве с надвинутой на глаза шляпой, или девушку с вьющимися волосами в великолепном наряде, прогуливающуюся по бальному залу под руку с высоким джентльменом, при этом оба лица были размыты в соответствии с последним веянием в искусстве, что было допустимо, но не совсем удовлетворительно.
Тётушка подумала, что её племянница сожалеет из-за своего отказа Фреду, и Эми, поняв, что отрицать это бесполезно, а объяснить невозможно, не стала мешать ей думать, как ей угодно, но позаботилась о том, чтобы Лори узнал об отбытии Фреда в Египет. Только и всего, но он всё понял и, вздохнув с облегчением, сказал себе с видом умудрённого жизнью человека:
«Я был уверен, что она передумает. Бедный старина Фред! Я прошёл через это и могу только посочувствовать».
Произнеся это, он глубоко вздохнул, а затем, словно отдав свой долг прошлому, взобрался с ногами на диван и насладился чтением письма от Эми.
Пока за границей происходили эти перемены, в дом семьи Марч пришла беда. Но письмо, в котором говорилось, что Бет слабеет, до Эми не дошло, а следующее письмо застало её в Веве, поскольку майская жара выгнала Кэрролов туда из Ниццы, и они медленно продвигались в Швейцарию через Геную и итальянские озёра. Она перенесла новости очень хорошо и спокойно подчинилась семейному решению, что ей не следует сокращать свой визит, потому что, поскольку было уже слишком поздно прощаться с Бет, ей лучше остаться за границей и дать расстоянию смягчить свою печаль. Но на сердце у неё было очень тяжело, она мечтала оказаться дома и каждый день с тоской смотрела в сторону озера, ожидая, что Лори приедет и утешит её.
Он действительно приехал очень скоро, потому что он был в Германии, и хотя одна и та же почтовая служба доставляла письма им обоим, потребовалось несколько лишних дней, чтобы письмо добралось до него. Как только Лори прочитал его, он собрал свой рюкзак, попрощался с другими пешими путешественниками и отправился выполнять своё обещание с душой, полной радости и печали, надежды и тревожного ожидания.
Веве был хорошо известен Лори и, как только лодка причалила к маленькой пристани, поспешил вдоль берега в сторону Ла Тур, где Кэрролы жили в пансионе. Гарсон был в отчаянии: вся семья отправилась на прогулку по озеру, но нет, белокурая мадемуазель могла быть сейчас в саду замка. Если бы месье потрудился присесть, то она бы предстала перед ним через мгновение. Но месье не мог ждать даже «мгновение» и в середине этой речи сам отправился на поиски мадемуазель.
Милый старый сад на берегу прекрасного озера, с каштанами, шелестящими над головой, плющом, вьющимся повсюду, и чёрной тенью башни, пересекающей залитую солнцем воду. В одном углу широкой низкой стены стояла скамейка, и сюда Эми часто приходила почитать, порисовать или утешиться окружавшей её красотой. В тот день она сидела здесь, подперев голову рукой, с тоскующим по дому сердцем и печальным взглядом, думая о Бет и удивляясь, почему Лори не едет. Она не слышала, как он пересёк внутренний двор, и не видела, как он остановился в арке, которая вела из подземного хода в сад. Он постоял с минуту, глядя на неё по-новому, заметив то, чего никто никогда раньше не видел, – нежную сторону характера Эми. Всё в ней безмолвно говорило о любви и печали: покрытые пятнами от слёз письма у неё на коленях, чёрная лента, которой были перевязаны волосы, женская боль и терпение на лице, даже маленький крестик из чёрного дерева у неё на шее показался Лори трогательным, потому что это он подарил его ей, и она носила этот крестик в качестве своего единственного украшения. Если у него и были какие-то сомнения по поводу приёма, который она ему устроит, они развеялись в ту минуту, когда она подняла глаза и увидела Лори и, бросив всё, подбежала к нему, восклицая тоном, в котором, несомненно, угадывались любовь и тоска:
– О, Лори, Лори, я знала, что ты приедешь ко мне!
Я думаю, что в тот момент всё
