ней, и по дну стало можно пройти, хрустя по костям.
Кости. О чем они заставили ее вспомнить?
Они с Джоном подплыли к холму, поднимающемуся из бассейна. Не остров, нет. Выход породы. С мраморными колоннами, мраморной площадкой и длинным низким мраморным столом. Он сказал, что ему кажется, что это хорошее место. Чтобы полежать. Ей нравилось лежать на жестком. Терпеть наличие позвоночника было тяжело. И она… долгое эхо где-то в туннеле. Искалеченный ликтор, кричащий в безумной агонии, но приближающийся.
Вот и она. Джон сделал ее такой уродливой, такой невыносимо уродливой. Ужасное лицо, с ужасными руками и ногами, ужасным туловищем, ужасными волосами, ужасными ушами. Нос слишком вздернутый, уши слишком маленькие. Но вот и она – а внутри нее спящий ребенок со странным клинком. Меч, ее меч, ее клинок, вырвавшийся наружу, еще игрушка. Ее болтающийся меч, ее игрушка. Ее простой меч. И ее тело, прикованное цепями.
– Нет, – завопил кто-то с берега, – нет, нет!
Она оглянулась и увидела Анастасию, спрятанную там, где ее никто не найдет: Анастасию из костей. Не совсем Анастасию. Тело Анастасии без мяса, прижавшееся прямо к изгибу скалы, готовое закрыть дверь, когда бы она ни открылась.
Она вспомнила Анастасию.
В глазах у нее помутилось: сердце застряло в горле.
– Ну, пожалуй, с днем рождения меня, – вздохнула Нона.
И Нона повалилась на ледяную мертвую грудь Тела.
Эпилог
Когда камень, ставший плотью, пробудился в теле, она громко вскрикнула:
– Ты!
Затем она разорвала цепь на правом запястье, и правое запястье сломалось вместе с цепью. Она разорвала цепь на левом запястье, и левое запястье сломалось вместе с цепью. То же произошло с цепями на левой и правой ногах. Руки, ноги и цепи полопались разом. Когда она подняла свою ужасную голову, цепи вокруг шеи рассыпались в пыль, и она закричала.
Когда цепи и кости сломались, один из детей попытался поступить жестоко, подняв оружие высоко над алтарем. Но черноглазое дитя, рухнувшее на алтарь, ясным и резким голосом возразило:
– И это ты собираешься сотворить, Тридентариус? Коснись ее, и наша клятва потеряет силу и я убью тебя на месте.
На что первое дитя сказало:
– Ты не ведаешь, что творишь.
И второе дитя ответило:
– Обычно нет, но сейчас да.
И первое дитя спросило:
– Ты противишься мне, полуживая?
И второе дитя ответило:
– Я-то наполовину мертва, а вот ты мертвая целиком, сука.
И первое дитя сказало:
– Радость моя, я могу умереть только от тоски по тебе.
– Тогда умри, – сказало другое дитя.
И тогда тело, бывшее камнем, поднялось с алтаря и ударило ребенка, который занес над ней меч, одной перебитой рукой, забыв меч в другой, так что ребенок не погиб, а отлетел в воду, как мусор. Множество скелетов явилось из костей одра и стен Гробницы, но при виде меча они бежали. Коснувшись камня вокруг могилы, сломанные ноги срослись и сломанные руки, поднявшие меч, срослись, но само тело еще не пробудилось и споткнулось на ступеньках алтаря, плача: «Джон, Джон». Но не упало.
И там была толпа мертвых детей. Они наседали на живых детей на дальнем берегу Гробницы. Тело не понимало, как это произошло, но когда кто-то на берегу крикнул: «Алекто, Алекто!», тело вспомнило, и на него нахлынула память Алекто, и весь сон ушел.
И Алекто сказала:
– Пирра, он упокоил меня для их усмирения, он скормил тебя для их усмирения, но он не усмирил меня. Все, что он сделал, – это научил меня умирать.
Но Пирра ничего не слышала из-за шума.
Тогда Алекто вспомнила об обете и повернулась к алтарю, ко второму ребенку, и подняла меч с яростью в сердце, потому что дитя хотело навлечь на нее гибель. Но увидев лицо младенца, Алекто вспомнила ее, потому что это лицо однажды привиделось ей во сне. И Алекто удержала меч.
Дитя поднялось и сказало:
– Тело из Запертой гробницы, я любила тебя всю мою жизнь, всей моей душой и всей моей силой. Я прошу Господа, чтобы я узрела благодать в твоих глазах. Убей меня по слову твоему, ибо я люблю тебя.
Алекто рассердилась, подняла ее и поцеловала. Дитя не закричало, хотя кровь лилась из ее уст и языка и раны ее болели. Ибо Алекто не умела целовать иначе, чем рвать зубами.
И Алекто сказала ей: «Почему ты не рада? Вот так плоть любит плоть».
Дитя молчало; но ее кровь была на губах Алекто, и через эту кровь Алекто поняла, кто перед ней, и крайне изумилась. Она забыла свой гнев и сказала:
– Ты из рода хранителей Гробницы.
Дитя ответило:
– Да.
Алекто сказала:
– Род Анастасии еще не прерван.
Дитя ответило:
– Грешным и беспокойным путем.
Алекто сказала:
– Мне очень жаль Самаэля.
Дитя не ответило.
Алекто сказала:
– Я помню свои клятвы. Как я клялась Анастасии, так я клянусь тебе. Я в твоем распоряжении, пока ты не потребуешь исполнения долга. Все, что ты прикажешь, я выполню и тогда буду считать клятву исполненной. Так я клянусь, а до того времени поступай со мной так, как считаешь нужным.
Дитя испугалось и сказало:
– Мои руки в грязи, и я никто.
Алекто, устав от разговоров, преклонила колени на камне и протянула меч. Положила руку ребенка на лезвие, так что оно напилось алой крови. Дитя сильно ослабело, но не потеряло сознание.
Такая сила понравилась Алекто, которая сказала:
– Я предлагаю тебе свою службу.
И на другой стороне кто-то гневно и громко завопил:
– В очередь, старая шлюха!
* * *
После этого Алекто спустилась на корабль и предстала перед Джоном, намереваясь переправиться через Реку, и была опечалена, обнаружив ее мертвой. Джон спал, в чужой одежде, небритый и все еще пьяный. Дитя, которое приняло клинок и потеряло сознание от голода и жажды, свисало через руку Алекто в глубоком сне, подобном смерти. В другой руке Алекто держала железный меч. И Алекто взяла этот меч и пронзила им грудь Джона, достав до сердца.
Джон проснулся и сказал:
– Доброе утро, Аннабель.
Ад разверзнется в романе
«Алекто из Девятого дома»
Благодарности
Многие были в недоумении, когда неудачница Нона проложила себе путь в мир, отодвинув Алекто в сторону. Сильнее всех оказались сбиты с толку мой агент и мой редактор, два человека, которые к тому моменту, как все это закончится, наверняка достигнут полного просветления. Я хотела бы поблагодарить своего агента Дженнифер Джексон, неудержимую и всемилостивую, и своего
