ел. Озора в это время, причитая шепотом, готовила ему примочки и перевязки – ожоги на запястьях загноились и причиняли сильную боль, а лечить их по пути было нечем, кроме снега. У Борены удалось достать остатки угощения со второго поминального стола – сама Озора, кроме каши детям, ничего в эти дни не готовила. В баню, хоть Хастен очень в этом нуждался, идти было поздно. А до бани он в глазах сородичей оставался выходцем из Нави, и люди толпились поодаль, так же неистово пожирая его глазами, как сам он перемалывал пироги, кашу, блины и жареное мясо.
Поначалу от Хастена хотели одного – вестей о пропавших собратьях, мужьях и сыновьях. Но об этом он знал немного: в Ратиславле он сидел взаперти, убитых не видел, мог лишь сказать о троих, что попали в плен уже во второй битве – и среди них Братила, муж Риманты.
Назавтра в иных избах еще продолжались поминальные столы. Побывав в бане, Хастен опять мог считаться в числе живых и зашел кое-куда к соседям, но увидел, что ему не рады. Почему – он уже знал, Озора в первый же вечер, пока лечила ему запястья, с возмущением выложила все подозрения на его счет, которые в дружине обсуждались. И теперь на него смотрели так, будто он один виноват в том, что от тарханской дружины осталась половина.
Вечером к нему пришли Ярдар, Хельв и Стоян. Возвращение зятя Ярдара не обрадовало, хотя, строго говоря, следовало радоваться, что сестра с семью детьми не овдовела и не оказалась у него на руках.
– Мы думали, тебя Улав на дубу повесил, – сказал Ярдар, вспоминая свой последний перед битвой разговор с Заволодом. – Посылали к нему, хотели тебя выкупить, да он так и не ответил.
В голосе его против воли звучала досада: отчасти ему было стыдно за то, что оставил зятя в плену, и за то, что его благополучному возвращению он вовсе не рад. Теперь снова придется обсуждать, кто же во всем виноват. Что Хастен не позволит сделать виноватым себя, Ярдар понимал. Не такой он человек.
– Хотел он меня и повесить, – Хастен кивнул. – Да передумал.
– С чего же передумал? – осведомился Стоян, сверля его глазами. – Может, ты им услугу какую оказал? Про хазар чего поведал? Иначе откуда им было знать, что Азар с конницей должен им в спину ударить?
– Про Азара? – Хастен усмехнулся. – Я поведал? В переветчики меня зачислили, выходит?
– Ну а ты бы что подумал? – сердито ответил Ярдар. Он не знал, винить ему зятя или мириться с ним; если бы тот погиб, ему было бы проще. – Откуда им знать, что надо вторую дружину с тыла ставить? С копьями, со стеной щитов?
– Откуда! – Хастен хлопнул ладонью по столу. – Гроза те в бок! Вы знаете, кто это был?
– Северные русы, от Олава. Стяг с черным вороном…
– Северные русы! Те самые, что на Итиле бились с арсиями! Я им, что ли, был нужен? Кто я – вещун с острова Буяна? Да они про хазар сами лучше нас все знают! Сами с ними сходились – и днем, и ночь, и нечаянно, и так! Я-то их вблизи видел, вот как тебя. Вожаки их – два брата, русы из Хольмгарда. С ними сами арсии не управились – а то мы…
– Откуда же Улав их взял? – немного смягчившись, спросил Ярдар. – Как он успел им весть послать, когда сам только-только про нас узнал?
– Не посылал он им вести никакой. – За время пребывания в плену Хастен немало узнал из разговоров хирдманов и обозных. – Они, эти два брата, сами на Йоль дали обет мстить хазарам за разгром на Итиле. И сами войско собрали. Заморянцев взяли сотни три или пять. Пошли через смолян – так им ближе, чем через Олеговы земли. И Улава догнали уже после того, как мы с ними… когда я у них был уже, в городке Волоцке. Улав сам, говорят, удивился сильно. Смекаете, что было бы? – Он оглядел соратников.
– И что? – угрюмо спросил Стоян.
– Кабы Азар нас в поход не повел, мы бы здесь, дома у печи сидя, тех русов дождались! Сюда они явились бы, всю бы нашу волость разорили, огнем спалили, жен-детей в полон угнали! Спасибо Азару – сам голову сложил, а нас от беды уберег!
Ярдар переглянулся с товарищами. Вот как – Азар оказался их спасителем!
– Так что же… верно ли… сюда-то они больше не думают идти? – спросил он, вновь взглянув на зятя.
– Теперь едва ли. На вятичей они пошли, на Оку. Я оттуда и сбежал. От самого Кудояра.
– И что Кудояр? – Ярдар переменился в лице.
– А всё Кудояр. Навалились на него всей силой, а ты сам знаешь – там остались бабы, да мальцы, да старики вроде твоего тестя. Сдается мне, жена твоя теперь сирота. Ты уж сам думай, говорить ей или нет. Оковских вятичей русы в эту зиму разорят и на том успокоятся. Улав ранен, домой в Сыронос вернулся, за себя оставил сына, отрока лет четырнадцати. Этот далеко не пойдет, потешится, Кудояр сожжет да и назад к мамке. А что на новую зиму будет – не ведаю.
Помолчали. Глядя на дело то так, то этак, никак не могли понять, повезло Веденецкой волости или не повезло, погубил их Азар или спас? И что дальше ждет?
– До будущей зимы я хочу сам к хакану съездить, – сказал после молчания Ярдар. – Пусть знает, что здесь теперь место опасное, не то от смолян, не то от русов ждать беды приходится…
– Будто проклял нас кто! – в сердцах бросил Хельв. – Сто лет жили – не тужили, а теперь все кувырком пошло!
– Может, и проклял! – вставила Озора. Она сидела у печи, где томился горшочек с настоем нивянки – промывать раны от ожогов, – и держала на коленях годовалого ребенка. – Ты подумай-ка, братец мой – не тебя ли проклял кто? Не было ли у тебя раздора с какими знающими людьми, а? Такими, что могли нас всех своим словом сильным погубить!
– Ха! – Хастен явно понял свою жену быстрее, чем Ярдар.
Ярдар в недоумении взглянул на Хельва, потом на Стояна.
– Озорка, ты чего несешь? Я, что ли, проклят? Кем, когда?
Сообразив, что эта болтовня может быть очень опасна, что родная сестра его самого пытается выставить виноватым, чтобы отвести грозу от мужа, Ярдар встал и шагнул к сестре:
– Что ты знаешь такого?
– Я знаю! – Озора положила дитя на лавку
