и встала, упирая руки в бока. – Да все знают! Весь Тарханов знает, а то и поболее! Ты, как жену молодую привел, от радости все позабыл. Огневиду-то помнишь? Дочь ее Заранку? Как ее хазары сюда притащили, сказали, оборотень? А она потом из шатра Азарова исчезла, и никто не видел как? Как ты потом им двор сжег? Думаешь, они тебя добром поминают?
У Ярдара вытянулось лицо.
– Прокляли они тебя, а мы через тебя все пропадем! – нанесла последний удар Озора.
Ярдар не отвечал. К его счастью, сестра не знала всего, что знал он о тех летних днях. Он и в самом деле совершенно позабыл про Заранку и приключения вокруг нее. Все это теперь казалось таким далеким! Но теперь он вспомнил. Как ездил к Огневиде просить удачи, как Заранка обещала соткать для него обережный поясок, а взамен предложила взять ее в жены… Потому он и обвинил было ее в порче Уневы на свадьбе – думал, лесная девка приревновала к княжеской дочери, которую он предпочел.
Поясок… удача, что летела в небе и ждала счастливого ловца… Сейчас он вспомнил все, что заслонили было бурные дальнейшие события. Заранка так и не отдала ему тот поясок. Куда девала? Да все равно – счастья в нем уже нет.
Но он же хотел. Он же пытался ее спасти. Как дурак последний, при всех предложил взять ее в жены. Хороша была бы ему жена! Себя не пожалел. Но Азар не отдал, хотел забрать себе… вышло у него что или нет – никто не ведал. Надо думать, вышло, оттого Азар сложил голову где-то в снегу под Ратиславлем. А он, Ярдар, все же вернулся живым…
Но проклятье… Сгоревший двор… С ужасом Ярдар понимал, что Озора-то права. Ни того летнего вечера, когда Заранку после лова оставили в шатре тархана, ни гибели родного ее дома молодая ведуница не простила ему. Проклятье висело над ним, как черная туча, с самого лета, уже полгода. И оттого все пошло не так. Оттого поход обернулся разгромом.
И это проклятье навлечет на Тархан-городец еще худшие беды, если от него не избавиться, пока не поздно.
Если не поздно…
* * *
В избе Ольрада уже ложились спать, когда в дверь постучали.
– Мать-сыра-земля! – возопила Мирава. – Еще кто-то про сгинувших спрашивать пришел? Да будет ли мне покой от них, хоть в печь полезай!
– Я их восвояси пошлю, – пообещал Ольрад. – Туда, откуда на свет белый вылезли…
Однако, отворив дверь, переменил тон на приветливый:
– А, Хельв! Заходи, отец.
Однако Хельв, хоть и был здесь ежедневным гостем, повел себя странно. Сев на лавку, сложил руки на коленях, внимательно осмотрел собственные черные ладони, опять взялся за колени. Вздохнул.
– Ужинать не собираю, – Мирава слегка улыбнулась, – тебя, поди, в каждом доме за блины сажали.
– И три чарки наливали! – улыбнулся Ольрад, полагая этим объяснить чудное состояние старого кузнеца.
– Да уж, три чарки… – пробормотал тот. – Миравушка! – Наконец он поднял глаза на хозяйку. – Послом я к тебе. Сами-то забоялись, удалые, чтоб они… здоровы были!
– Кто? – изумилась Мирава, не представляя, кто мог бы ее забояться. – Послом? От кого?
– От воевод наших. Обоих, чтоб им… хорошо жить.
– Что им надо? – Ольрад упер руки в бока и нахмурился.
Он сразу понял: это как-то связано с жениной родней.
– Да мы пораскинули с мужами… Ярдар с зятем своим, что с того света сбежал… – Хельв, всегда решительный и уверенный, сейчас удивительно мялся, будто совесть была нечиста. – Выходит, будто… проклятье над нами какое! – наконец решился он. – Сто лет жили – не тужили, а с того лета все к синему пошло! Будто проклял нас кто! И вот… сдумали воеводы… Не твои ли это?
Хельв взглянул на Мираву – вопросительно и с сочувствием.
Она сидела выпрямившись, стиснув руки на коленях. Вот оно и вернулось…
– Нашли, стало быть, воеводы виноватых? – Ольрад наклонился вперед. – Не хазары, не вятичи, не вороги какие – а баба-вдова и девка-сирота виноваты во всех наших бедах? Ай, воеводы, ай мудрецы! И что? Ратью на баб и девок пойдут?
– Ты смотри! – Хельв вынул из-за пазухи мешочек. – Я то же самое им и сказал. Сам не верил. На себя, сказал, глядите, что вы на девку валите? А Озорка: пусть мать погадает! Я говорю, нечего ей, нагадалась уже твоя мать, пусть медведя своего ловит! А Ярдар мне: давай, отец, сам погадай! Ты, говорит, кругляши свои вещие раскинь… Ну, ладно. – Хельв слегка встряхнул мешочек. – От деда моего остались резы заморские, от Хельва Одноглазого! Он сам был как Один – глаза лишился, зато мудрость нашел. Я умею. Дед отца научил, а отец – меня. И резы эти – его, дедовы, в них его мудрость живет и не стареет. Сам дух его вещий. И вот давай…
Хельв еще потряс мешочек, развязал завязки и, подойдя к Мираве, протянул ей:
– Вынь какую хочешь.
Зная, как делается такое гадание, Мирава запустила руку в мешочек. Пошарила там и вытащила одну бляшку – круглую, из ясеневого дерева, потемневшую от времени и сильно потертую: руны Хельва-деда, привезенные из заморья, служили уже, наверное, лет сто.
– Смотри, что там?
Положив бляшку на ладонь, Мирава перевернула ее. На другой стороне обнаружился выжженный знак из двух черточек, похожий на тонкую девицу с длинной косой, только головой вниз.
– Вот она! – воскликнул Хельв. – Я вынимаю – Лага. Ярдар вынимает – Лага. Ты вынимаешь – опять она, родимая.
– И что это значит? – спросил Ольрад.
– Надобно мне тебя научить! – Хельв повернулся к нему. – У меня сына нет – я помру, кто вам гадать будет? Кому дедовы резы и мудрость его передам? А значит это – девка. Что все беды – от некой девки. А кроме свояченицы твоей, некому больше. Ее летом хазары обидели, а после воевода наш от большого ума двор Огневиды сжег. Она ж тогда грозилась, если дочь ей не воротят, на болото пойти да из сухой вербы все хвори-недуги выпустить, что там за сто лет накопились. Тогда ей девку вернули, а двора сгоревшего не вернули… Вот… может, она тогда-то и выпустила их… Оттого у нас теперь в каждой избе по покойнику…
– Отец! – Ольрад шагнул к Хельву и обнял его за плечи. – Отец, я в той битве был! Поверь мне – не Заранка стрелы каленые в наших братьев метала! Не Заранка Азарову рать разбила! Не она тех русов из Хольмгарда привела. Не под силу такое девке и
