Рафаэль (с надменным безразличием). Нисколько не сомневаюсь. (Стефану.) А твои приметы я узнал…
Госпожа Тристан. Тоже по радио?
Рафаэль. Нет, мне сообщил их твой дядя, летчик-испытатель, которого я встретил в «Кукараче». Он подробно рассказал мне про тебя. Что ты поэт и так далее. К сожалению, он не мог процитировать ни одной строчки, но я сразу понял, что твои стихи высший класс.
Госпожа Тристан. Дядя Стефана? Летчик-испытатель?
Стефан. Подождите, госпожа Тристан.
Рафаэль (укоризненно взглянув на госпожу Тристан). После чего я немедленно известил отборочную комиссию литературного кружка «Федон», что они в твоем лице имеют потенциального члена. И сейчас мне очень приятно сообщить, что твоя кандидатура рассматривается.
Стефан. «Федон»?
Госпожа Тристан (достает носовой платок). Ах, мой мальчик!
Рафаэль. Скажу больше. Не исключено, что во время голосования ты сможешь рассчитывать на мою помощь.
Госпожа Тристан (обнимает Стефана). Наконец-то, Стефан.
Рафаэль. Мол, разве она не бесподобна?
Мол. Бесподобна.
Рафаэль. А теперь, мамаша, разожми клешни и слушай. Джекки. (Поднимает пустой бокал.)
Джекки. Больше не осталось.
Стефан. В шкафу на верхней полке есть еще бутылка.
Мол (опережая Джекки). Теперь моя очередь. (Уходит на кухню.)
Госпожа Тристан. Это самый прекрасный миг в моей жизни. И этим я обязана искусству! (Рафаэлю.) Я тридцать лет служила в доме у Проспера ван Вейдендале.
Рафаэль. А кто это такой?
Госпожа Тристан (показывает на бюсты). Ван Вейдендале, композитор! В его честь выпущена марка! Да не притворяйтесь, что не знаете! Ван Вейдендале! (Сердито.) О нем ведь написано в энциклопедии, так же как о вас. (В слезах уходит.)
Рафаэль. Очень симпатичная у тебя мать.
Мол (возвращается из кухни). В шкафу ничего нет!
Джекки (все это время не прекращавшая поиски). А где здесь розетка?
Стефан. Вон там. (Показывает.) Может, помочь чем?
Джекки (целует его в щеку). Пока не надо, дорогой.
Рафаэль. Стефан знает здесь поблизости винный магазин.
Стефан. Уже почти полночь. Но я попробую разбудить Сандерса. В конце концов, не каждый же день… (Не сводит глаз с Джекки.)
Рафаэль. Старательный, как пчелка, отзывчивый, как сенбернар. Мол, разве он не бесподобен?
Мол. Он бесподобен.
Джекки. По-моему, он милый.
Рафаэль. Мол, пойди поищи этого Сандерса…
Стефан. Сразу за углом. У него бакалейная лавка.
Рафаэль. Скажешь, что от Стефана. Возьми три бутылки сухого. (Стефану.) Тебе ведь дают там в кредит?
Стефан. Э-э, да.
Рафаэль. Захвати еще бутылку коньяку, бутылку мятной и немножко зелени.
Стефан (без особой надежды). Только обязательно скажи, что я тебя послал. И назови мое настоящее имя: Стефан Вермеере. Потому что он не очень-то доверяет людям.
Мол. Три бутылки сухого, бутылка коньяку, бутылка мятной и немножко зелени. Будет исполнено, генерал. (По-военному отдает честь, щелкает каблуками и, как истребитель, со свистом уносится.)
Рафаэль. Иди сядь рядом, приятель. Устраивайся поудобнее. Теперь, когда мать ушла, мы можем поговорить. Ты, конечно, понимаешь, что вероятное вступление в «Федон» означает карьеру, положение, престиж. А тебе должно быть известно, что, каков бы ни был талант, каковы бы ни были художественные достоинства, карьера зависит от социально-экономических факторов…
Джекки. Он хочет сказать, гони монету…
Рафаэль. Джекки, я тебя уважаю, у тебя восхитительные ляжки, и ребенок твой будет лапушка, золотце, сокровище. Но сейчас я занят, и если ты еще раз откроешь рот, то…
Джекки (раздраженно). Я открываю рот, где и когда хочу. (Начинает плакать.) Вообще мне это надоело: чуть что, все упоминают мои ляжки. (Падает в объятия Стефана.) И никому нет дела до моей души.
Стефан (смущенно). Мне есть.
Джекки. Это только слова.
Стефан. Нет, правда.
Джекки. Почему?
Стефан. Это все так неожиданно.
Госпожа Тристан (в дверях, решительно). Я не дам больше запугать себя!
Стефан (сразу отпускает Джекки). Госпожа Тристан…
Госпожа Тристан. Никому. Я в своем собственном доме.
Рафаэль (с тоской в голосе). Опять начинаются сложности. Я вижу густой дым, слышу лязг цепей, чувствую запах дохлых крыс. О… (Обхватывает голову руками.)
Д ж е к к и. Подожди-ка. (Берет со стола колбасу и вторую половину курицы.)
Госпожа Тристан. Дохлые крысы в моем доме! И ты позволяешь такое говорить, Стефан?
Джекки передает колбасу и курицу Рафаэлю.
Рафаэль (жадно ест). Уже проходит. (Вздыхает.) Поэт должен питаться, Стефан, никуда не денешься. У меня постоянное чувство голода. К жизни, к красоте, к еде — ко всему. Это мрачное наследство, полученное от моих родителей, которые, как ты, наверно, знаешь, погибли во время бомбардировки Роттердама. Больше я их никогда не видел, но голод они оставили мне в наследство. Я должен есть, иначе сломаюсь. Конечно, кое-кто хочет, чтобы я сломался, не выдержал и, растоптанный, лизал чужие подметки, но… (Засыпает.)
Госпожа Тристан. Ах, бедняжка! Какой ужас! Простите меня, я не хотела.
Джекки. Да он просто пьян. Его мгновенно развозит.
Рафаэль храпит.
Стефан. Значит, он сирота. Как я. Ничего удивительного. Иногда мне кажется, что нам, сиротам, присуща какая-то особая чувствительность, она у нас в крови. Мы должны твердо стоять на собственных ногах. Отсутствие родителей обостряет наши ощущения, нас оттачивает самый лучший камень, имя которому одиночество.
Рафаэль (с закрытыми глазами). Хорошо сказано, приятель, полное одиночество.
Джекки. Мне нравится, как ты говоришь.
Госпожа Тристан (ехидно). Это потому, что вы здесь. Обычно он ничего не говорит.
Стефан. Мне так одиноко, Джекки, что я не могу выразить. У нас здесь живет старик, который любит чудить, и я должен приспосабливаться к его причудам, потому что он мой приемный отец. А еще здесь есть госпожа Тристан, которая заботится обо мне, ничего не могу сказать. Но порой приходит мысль: ну чем я здесь занят каждый день с двумя стариками? Мне же двадцать пять, а что делают другие двадцатилетние? Вот я читаю Франсуазу Саган[197] или заглядываю в стихи Рафаэля, и все-таки мне не хватает… (Запинается.) Каждый день я прихожу из банка и пытаюсь писать стихи, но я должен играть в шахматы с господином Баарсом, чтобы оттачивать свой интеллект, или идти с ним в кино, потому что, как он считает, это придаст моим стихам эпический настрой… (Запинается.)
Джекки. Мы тебе поможем.
Рафаэль (с закрытыми глазами). Можешь рассчитывать на нас, приятель.
Стефан. И то, что он называет меня «приятель», — мелочь, конечно, но как трогательно, как человечно, — просто не выразить словами…
Госпожа Тристан. Если тебе у нас так плохо, надо было раньше сказать. Выглядел ты вполне счастливым, весело насвистывал по утрам.
Стефан. Но вот здесь, внутри… (Показывает на сердце.)
Рафаэль. Отлично понимаю тебя, приятель. С этой особой каши не сваришь.
Стефан (словно его прорвало). Теперь я знаю, что все живут под стеклянным колпаком и это продолжается семьдесят лет. Но почему нельзя сказать об этом во всеуслышание?
Рафаэль. Этот юноша поэт, я чувствую. (Выпрямляется, у него пересохло во рту.) Ну где же Мол? Теперь, когда я услышал этот крик души, Стефан, мне легче сказать тебе то, что я хотел. Слушай. Если ты хочешь, чтобы на ближайшем заседании комиссии «Федона» я дал тебе высокую оценку, ты должен сделать взнос в фонд «Отверженных», как мы их называем. Отверженные — это великие мастера, виртуозы, которые из-за своего величия обречены на одиночество, всеми покинуты, терпят унижение и нужду. А твои высказывания доказывают твое сочувственное отношение к одиночеству, к духовным и материальным нуждам. Конечно, ты можешь сказать: я такой же великий, как любой из них, и тоже не имею опоры в жизни. Милый мой, если бы это было так, я бы немедленно от имени фонда перевел деньги на твой счет. Но это не так. У тебя есть опора, потому что ты становишься членом известного кружка «Федон». Понимаешь?
Госпожа Тристан (видя, что Стефан нерешительно кивает). Сколько он должен заплатить за это?
Рафаэль (великодушно). Пусть он сам определит сумму.
Госпожа Тристан. Знаете, Проспер ван Вейдендале никогда ничего на платил. Всегда платили ему. Он только получал. Даже если бы его жена не держала меховой магазин, он мог бы жить за счет своих произведений.
