Таким образом, все население рынка было обязано ему: один – советом, другой – поддержкой, третий – назидательным упреком, так что полицейские комиссары, если не могли ничего разобрать в показаниях своих подчиненных, обращались за сведениями к комиссионеру Сальватору или же – еще того проще – отсылали своих беспокойных клиентов прямо к нему.
Двадцать третьего марта 1827 года, около десяти часов утра, Сальватор лежал и раздумывал в одиночестве, но отдых этот продолжался недолго.
Из дверей кабака, у стены которого лежал Сальватор, вышли молодой человек и девушка. Щеки обоих были красны, глаза светились, как солнечные лучи, которые охватили их, как только они появились в амбразуре двери.
Глаза молодого человека остановились на Сальваторе, который его не видел, так как лежал к нему спиною.
– А! Мосье Сальватор! – вскричал он с удивлением, смешанным с радостью.
– Мосье Сальватор? – переспросила девушка. – Кажется, я уже слышала где-то это имя!
– Можешь даже прибавить, что и видела его в лицо, княгиня, хотя, по правде сказать, ты была очень занята в тот день, а люди видят сквозь слезы неважно.
– Ах, так это было в Медоне! – вскричала девушка.
– Да, в Медоне.
– Хорошо, но скажи же мне, кто такой этот мосье Сальватор? – проговорила она уже шепотом.
– Как видишь, это просто комиссионер.
– А знаешь что? У этого комиссионера вид очень порядочный.
– К твоим словам я могу прибавить только то, что душой он еще лучше, чем с виду, – прибавил молодой человек.
Он сделал полуоборот и встал напротив комиссионера.
– Здравствуйте, мосье Сальватор! – сказал он, протягивая руку.
Сальватор приподнялся на локте, как паша, которому предстоит дать аудиенцию, и затем, с видом человека, которому по его образованию равны все смертные, спокойно ответил на рукопожатие.
– Здравствуйте, мосье Людовик, – сказал он.
И, действительно, то был доктор Людовик, который заходил познакомиться с кабаком «Золотые раковины», о котором носились слухи, что там подаются самые свежие устрицы и лучшее шабли во всем Париже.
– Очень рад, что застаю вас среди ваших привычных занятий, – продолжал Людовик. – Мне именно этого и хотелось, чтобы уверовать, что вы не какой-то переряженный принц.
– Я, со своей стороны, тоже очень рад, что встречаю вас, – отвечал Сальватор, впадая в тон любезности Людовика, – рад потому, что пожать руку хорошего, умного, талантливого и сердечного человека – всегда доставляет удовольствие, а кроме того, вы можете сообщить мне некоторые новости и о несчастной Кармелите. Ну, какова она?
Людовик едва заметно пожал плечами.
– Ей лучше, – сказал он.
– Лучше – еще не значит, что она спасена, – возразил Сальватор.
Людовик протянул руку по направлению солнечного луча, который освещал прекрасную головку его спутницы.
– Я надеюсь, что вот это будет больше всего содействовать ее выздоровлению, – сказал он.
– Да, физически – это несомненно, – согласился Сальватор, – но нравственно? Сколько лет потребуется на восстановление здоровья этой бедной девочки?
– То есть, чтобы забыть?
– О, нет! Мне стоило только один раз взглянуть на нее, чтобы знать, что забыть она не способна.
– В таком случае, чтобы утешиться?
– А разве вы не знаете, доктор, что люди особенно скоро утешаются в несчастиях, для которых нет искупления? – спросил Сальватор.
– Знаю. Один поэт сказал:
Ничто не вечно в мире,И даже горю есть свои пределы!
– Это было мнение поэта. А что думает доктор?
– Доктор думает, почтеннейший мосье Сальватор, что натурам возвышенным не следует презирать чужое горе, как это делают пошляки. Горе есть один из элементов природы, одно из средств усовершенствования в руках Божьих. Сколько людей, поэтов и артистов, осталось бы в безвестности, если бы их не посетило великое горе или поразительное уродство, Байрон имел несчастье родиться хромым, и Байрон обязан, если не своим гением, так как гений всегда происходит с неба, – то его проявлением своей хромоте. Кармелита же будет, подобно Байрону, если не великим поэтом, то великой артисткой, – Молибран или Пастой, а может быть, чем-нибудь даже еще бо́льшим, потому что ей пришлось страдать. Была бы она счастлива с Коломбо? Вот вопрос, на который никто не может дать ответа. Но то, что без него она может быть знаменита, – на это могу смело и утвердительно ответить даже я.
– Да, но покуда?
– А покуда возле нее есть врач гораздо искуснее меня.
– Искуснее вас? Позвольте мне в этом усомниться, доктор. Кто этот врач?
– Молоденькая девушка, которая, к счастью, не знает ни одного слова в медицине, но зато прекрасно говорит все слова самоотвержения, преданности и ласки, которыми скорее всего исцеляют страдающие сердца. Это одна из ее сверстниц по институту Сен-Дени, и зовут ее Фражола.
Сальватор улыбнулся и покраснел, когда назвали имя любимой им девушки.
Но особа, которую держал под руку Людовик, как истинная женщина, не могла выдержать, чтобы он хвалил другую женщину. Она надулась и так крепко ущипнула его, что он невольно вскрикнул.
– Ой, Господи! Да что с тобою, Шант-Лиля? – вскрикнул он.
При этом имени Сальватор, который до сих пор не обращал на спутницу доктора внимания, частью из скромности, частью из небрежности, вдруг повернулся к ней и посмотрел на нее добродушно и ласково.
– Ах, так это вы мадемуазель Шант-Лиля? – сказал он.
– Точно так, – ответила девушка, просияв от гордости, что ее имя известно интересному комиссионеру. – А разве вы меня знаете?
– Я знаю, если не вас лично, то ваше имя и присвоенные вам титулы.
– А! Слышишь, княгиня?! Так вы знаете и ее титулы? Да как же вы их узнали?
– Потому что слышал, как ее прославляли вассалы княгини де Ванвр.
– Это Камилл ее так прозвал, – сказал Людовик.
– Камилл Розан? Вы ничего о нем не слыхали, княгиня? – спросил Сальватор.
– Клянусь честью, ничего не слыхала, да и слышать не хочу! – воскликнула девушка.
– Это почему? Уж не воображаешь ли ты, что я стану ревновать тебя к нему?! – сказал Людовик.
– О, успокойтесь, милостивый государь! Я отлично знаю, что вы мне этой чести не окажете. Ах, графиня де Баттуар говорила правду!
– А что говорила графиня де Баттуар? – спросил Сальватор.
– Она сказала: «Никогда не доверяйся англичанам, – они все дурные, никогда не доверяйтесь американцам, – они все…»
– Ну, дальше, дальше, княгиня! Отлично! Вы этак перессорите Соединенные Штаты с Францией.
– Ах, да! Я совсем было забыла про графиню де Баттуар!
– А где она?
– Она ждет или, по крайней мере, должна ждать меня у заставы Святого Якова. Она перевязывает там раны своего дяди. Ну, бери фиакр и вези меня туда, куда обещал отвезти.
– А! Уж не думаете ли вы, княгиня, что у меня золотые горы?
– Еще бы! У доктора, который лечит миллионеров, денег куры не клюют.
– А в самом деле, мосье Людовик, кажется, жители Ба-Медона и Ванвра готовы построить храм Эскулапу-целителю.
– Верите мне или нет, мосье Сальватор, но я, кажется, оказал человечеству плохую услугу тем, что помешал этому Жерару отправиться на тот свет. Физиономия у него такая отвратительная, что если бы под маской общего благодетеля открылся отчаяннейший разбойник, я этому нисколько не удивился бы.
– Но хорош он или дурен, он все-таки спасен.
– К сожалению, да. А прескверно подчас быть доктором.
– Скажи откровенно, сколько он заплатит тебе за твои три визита?
– Видите ли, княгиня, оставить свой адрес у Жерара я позабыл, а как только окончательно убедился, что он выздоровеет, ходить к нему перестал, так что мы с ним еще не рассчитались.
– Так дай мне право получить эти деньги.
– Хорошо, только не теперь.
– А когда же?
– Когда мы будем расходиться. Это будет моим прощальным подарком.
– Идет! Однако вон фиакр. Эй извозчик!
Извозчик сделал крутой поворот, подъехал и остановился шагах в четырех.
– Делать нечего, княгиня, приходится исполнять то, чего ты хочешь.
Он обратился к Сальватору и прибавил:
– До свидания, господин комиссионер, как говорят в «Тысяче и одной ночи», потому что я все-таки держусь своего первоначального мнения, что вы переодетый принц.
Сальватор рассмеялся и пожал ему руку.
Шант-Лиля бросила на него один из своих убийственнейших взоров. Людовик заметил это.
– А, княгиня! – вскричал он с поддельным гневом.
– Так что ж такое! – ответила она, – Я лгать не умею. Этот комиссионер такой хорошенький и, ей-богу, не обещай я быть тебе верной целых три недели, – уж я знаю, какую комиссию я бы ему поручила…
– Куда же вас везти? – спросил извозчик.
– Распоряжайтесь, княгиня, – сказал Людовик.
– К заставе Святого Якова! – крикнула Шант-Лиля.
Извозчик шевельнул вожжами, и фиакр покатился.
XI. Отчего погибла Троя
Когда Людовик и Шант-Лиля исчезли за углом улицы Сен-Дени, Сальватор увидел, что из одной из темных трущоб, в которые, кажется, стыдится заглянуть само солнце, к нему направляются две мужские фигуры, в которых он по запаху табака, водки, чеснока и валерьяны даже с закрытыми глазами узнал бы поставщика кошек для трактиров, дядю Жибелотта и его друга, слугу и сотрудника, тряпичника Крючконогого.
