технократами, охранял раскопки руин древних городов, помогал с поиском старых, редких технологий. Охота в последние годы его мало интересовала. Последнее время он был одержим идеей, что установка «Братский Круг» не единственная в своем роде.
– Ну, мало ли, – пожал плечами подмастерье. – Поиздержался мужик, решил на легком дельце денежку срубить. – Парень присмотрелся к трупу. – Я помню, он был как бы шире.
– Мизгирь выпил все, включая мышечную ткань. Остались буквально кожа да кости.
– Что делать будем? – воззрился парень на хмурого мастера. – Хоронить надобно. Ты ведь его здесь не…
– Брошу, Юра. Брошу. Я вернусь позже, а если нет, то этим займешься ты.
– Чего вы здесь так долго? – позвала вошедшая Настя.
– Ничего, – сухо отозвался Иван, смотря на ссохшиеся трупы. – Идем дальше.
Он толкнул хилую по виду, жестяную дверь. Она не сдвинулась ни на миллиметр. Мастер навалился плечом, как следует. Жесть прогнулась, оторвался нижний угол, но на этом все.
– Давай на раз? – предложил Юра.
Они вдвоем налегли на жалобно заскрипевшую жесть. Дверь поддалась, но тут же с хлопком встала на место. Только с третьего раза, после металлического грохота, она, наконец, распахнулась. Из следующего помещения повалила ржавая пыль, и ударил в нос, менее удушающий, но не менее противный запах смерти.
– А вот и мизгирята, – заметил подмастерье, перебираясь через поваленный шкаф, которым была подперта дверь.
По пыльному полу были разбросаны, разорванные автоматными очередями тельца с длинными конечностями. В углах громоздились кладки с раздавленными, крупными яйцами мизгиря. Мертвые зародыши присохли к желтым скорлупам. Посреди комнаты лежал скорчившийся, иссушенный труп незадачливого папы–мизгиря, которого прикончили свои же новорожденные детишки.
– Боже, какой кошмар, – скривилась Настя, громко икнув.
Впрочем, Гром тоже заворчал и стал скулить от ударившего в ноздри, резкого запаха. Полынь по обыкновению не выражала совершенно ничего. В последнее время ее красивое личико не выражало никаких эмоций. Что не происходило–бы, она хранила равнодушие, и смотрела на все с полнейшим хладнокровием.
– Ничего страшного, – отмахнулся Юра.
– Я имею в виду, что кошмар был бы, если бы вылупились остальные, – рассматривая остатки крупной кладки, подметила Настя.
– Вань, это самая крупная кладка, которую мы видели, да?
– Я видел и больше. Намного. Но это не страшно, ты же знаешь, повадки мизгирей.
– Да, – подтвердил ученик. – Сколько бы их не вылупилось, остаться должен только один.
– Ладно, пошли дальше, – позвал Иван.
– То есть? Не поняла, – обратилась к парню колдунья.
– Вылупившись, эта мерзость расползается по логову в поисках еды, – объяснял он, тихо ступая за наставником, – и первой пищей которую они находят, становятся родители. Едят они много, но редко, и в основном нападают на первого же подвернувшегося зеваку. То есть на своих братьев и сестер. В итоге остается один мизгирь: самый сильный и ловкий. Это длится неделями, а то и месяцами. Потому о кладке и том, что происходит в каком–нибудь подвале, долгое время никто не подозревает.
Спустя длительное время, переварив своих братьев и сестер, доев невылупившиеся яйца, мизгирь, наконец, выходит на охоту.
Таким образом, они сами, путем естественного отбора, контролируют свою численность. Ведь если бы они массово перли из своих логов, такими количествами, а поверь, они очень плодовиты, то в скорости истребили бы всех людей, и в итоге им все равно пришлось бы охотиться друг на друга. А так и волки сыты, и овцы целы.
– Пять с плюсом, – буркнул высвечивающий что–то впереди по коридору Иван.
– Благодарю наставник, – машинально ответил парень.
– Повторяю, кошмар и сплошная жуть, – зябко повела плечами Настя. – Просто не верится, что эти чудовища, когда–то были обычными людьми.
– А чем они отличаются от людей? – стал рассуждать вслух Иван. – Ничем. То же человеческое общество, только более честное. Они мне напоминают княжичей, да и любых людей, что в борьбе хоть за трон, хоть за наследство, не жалеют не родных, не братьев, ни сестер. Люди также готовы грызть друг другу глотки, за то чтобы стать первым и единственным.
Настя по обыкновению своему хотела завести спор, но ей вспомнилось лицо добродушной, покойной подруги. Она лишь вздохнула и молча шла за Юрой, деликатно подталкиваемая временами, наступающей на пятки Полынью.
Спустя минуту колдунья все же не стерпела:
– Ихтиоцефалы помнится тоже каннибалы? – неуверенно обратилась она в спину подмастерья.
– Рыбоголовы? Ну, да, – не поворачиваясь, пожал плечами он. – Они пожирают своих мальков. Правда, те даже только вылупившись, достаточно верткие и проворные. Но все равно из десятков выживают единицы. Почти все перерожденные, кроме стайных, пожирают друг друга при любом удобном случае. А стайных тварей, слава Богу, по пальцам можно перечесть.
– Рыбоголовы, они ведь тоже стайные.
– Но тупые. Да там мозга с гулькин прыщ. Им пофиг кого есть.
– И стайные твари поедают слабых себе подобных, – буркнул, остановившись, Иван. – Все, привал.
Не ожидая остальных, он сел на сырой, холодный пол и прислонившись к стене, устало вытянул ноги. Гром, шедший впереди, вернулся и сел рядом.
Юра копался в рюкзаке в поисках перекуса, Полынь была на стороже, а Настя, прислонившись к противоположной стене, задумчиво смотрела на Ивана.
– Ну? – не выдержал мастер.
– Почему так? Зачем Земля в них закладывает такую программу?
– Потому, – скривился Иван. – Ничего она в них не закладывает. Она выпускает наружу то, что таится внутри при жизни.
В каждом живет чудовище. Это чудовище злое, жадное, похотливое и не терпит конкуренции. Сбросив с себя груз морали, принципов, памяти и человеческого воспитания оно больше не желает ухаживать за больными, заботиться о потомстве и близких. Единственное о ком оно думает, так это только о себе. Эгоизм, возведенный в абсолют.
Больной: бесполезный груз, который только жрет, а толку от него никакого. Потомство: ну получил удовольствие, ну сделал, а дальше уж как–нибудь сами. Близкие… какие такие близкие? Не близкие они. Конкуренты, что вечно желают оттяпать кусок от его и только его добычи.
– Ты прав, – отведя глаза в сторону, согласилась Настя. – Действительно, люди. Настоящее человечество без прикрас и напускного благородства.
– Не прав, – грустно улыбнулся Иван. – Не все такие. Не слушай меня девочка. Я просто пожилой, уставший человек. Мне свойственно брюзжать и сгущать краски.
– И сколько же тебе, старик? – улыбнулась колдунья в ответ, глядя на довольно симпатичного, сильного мужчину в полном расцвете сил.
– Где–то восемьдесят или около того, – неуверенно покрутил мастер рукой. – Я не знаю, когда и кем был рожден, – вздохнул он, принимая флягу с водой из рук подмастерья.
– Прости, – поникла она.
– Пустое, – отмахнулся Иван и обратился к подмастерью: – Где мы сейчас, хотя–бы примерно?
– Так, – прищурился парень, вспоминая повороты и преодоленное расстояние.
