Разведка вернулась только к ночи и сообщила, что кварцяное войско Потоцкого стало табором в Слонигрудке, где с запада его прикрывают болотистые луга, а по обе стороны лесок. Должно быть, там решили они дать бой Хмельницкому.
Наутро отряд двинулся к Слонигрудку.
20
Хмельницкий сбросил плащ на руки джуре и пошел напрямик, полем. За ним шли Богун, Пушкарь и Трубецкой. От польского лагеря тянуло дымом костров, едва слышны были приглушенные голоса. По правую руку порой мерцали слабые огоньки. Там был Слонигрудек. В городе со всеми своими хоругвями окопался Станислав Потоцкий. Здесь он выдал напыщенный универсал, обращенный к жолнерам. Взятый казаками пленник передал им тот универсал, и гетман при свечах прочитал его старшине.
На этот раз коронный гетман не хвастался и не обещал притащить Хмеля в Варшаву на аркане.
Ровно и неторопливо шагая к казацким шанцам по узкой тропинке, Хмельницкий мысленно повторял слова универсала: «Станислав Потоцкий из Потока, коронный гетман Речи Посполитой, краковский каштелян, брацлавский, нежинский, каменец-подольский и иных городов староста, великий сенатор и региментарь. Я обращаюсь к вам и зову без жалости рубить все войско схизматское, не давая пощады даже тем, кто на милость нашу захотел бы сдаться…»
Сам не замечая, Хмельницкий заговорил вслух:
— Поздно призываешь, Станислав Потоцкий, не поможет!
То ли на его голос, то ли услыхали ужо их шаги, но из тьмы властно и с угрозой прозвучал оклик караульного:
— Кто идет?
В следующую минуту то, что казалось низеньким кустом, зашевелилось, и перед ними в нескольких шагах вырос сторожевой казак.
— Кто идет? — спросил он еще более грозно.
— Свои, — тихо отозвался Хмельницкий.
— Мне это все равно. Говори пароль и стой на месте, а то стрелять буду. Пароль говори!
— Переяслав! — пробасил Хмельницкий.
— Москва, — ответил казак, добавив мягче: — Проходи! — и попятился, узнав гетмана.
Хмельницкий кивнул довольно. Подумал одобрительно: «Хороший пароль». Повторил громко:
— Переяслав — Москва.
Спросил Богуна:
— Это ты такой пароль и отзыв придумал?
— Я, гетман!
— Хорошо придумал! Веще!
Поддерживаемые под локти казаками, Хмельницкий, Пушкарь, Богун и Трубецкой спустились в траншею.
Перед ними, точно огонек по фитилю, пополз шепот:
— Гетман! Гетман идет!
Коротко переговариваясь с казаками, Хмельницкий медленно обходил траншеи.
Спрашивал:
— Пули есть? Хватит пороху?
Со всех сторон слышались торопливые ответы:
— Всего вдоволь, ясновельможный!
— Все есть!
Остановился перед кучкой казаков, там, где траншея, как бы расступаясь, образовала глубокий ров. Казаки окружили гетмана и старшину.
— Чигиринцы? — спросил, хотя хорошо знал, что здесь стоят именно они.
— Да, ваша милость, — поспешно отозвался есаул Ходыка.
— Терновой тут?
— Терновой! — крикнул есаул. — Э-гей, Терновой!
Кто-то сказал:
— Пошел по «языка» Терновой.
— Может, и не вернется, — заметил чей-то басок.
— Воротится и «языка» приведет, — уверенно проговорил Хмельницкий. — Чтоб сотник Мартын Терновой да не воротился? Такого не будет…
— Дозвольте вашей ясновельможности сказать: Терновой Мартын теперь в казаках числится…
Ходыка тут же пожалел о своих словах. Но было поздно.
— Был в казаках, а теперь снова сотник. За тем пришел, чтобы ему сказать. Есаул, ты ему о том скажешь, когда воротится…
— Сделаю, как велено, ваша ясновельможностъ, — подавляя обиду, угодливо сказал Ходыка.
— Скоро, казаки, начнем, — сказал Хмельницкий, набивая трубку.
Десяток рук протянулся к нему с тлеющими трутами. Послышалось разноголосое:
— Закуривай, пан гетман!
Взял у ближайшего, закурил, затянулся дымом.
— Это уже не под Зборовом и не под Батогом.
«Берестечко пропустил», — подумал Богун, а Хмельницкий, будто угадав его мысли, сказал:
— И не под Берестечком это. Крепко побили ляхов на Белой Руси. Теперь пусть еще здесь получат, что положено, и успокоятся.
— Что ж, гетман, будем мы в Польше стоять отныне или как?
Спросил тот, кто подал трут. Казаки затаили дыхание. Хмельницкий вынул трубку из зубов, сказал тихо:
— А на что нам Речь Посполитая? Мы у себя, в своем краю, всего вдосталь имеем. Пускай они себе на своих землях живут, а мы на своих. А полезут к нам — снова всыплем, как на Москве говорят, березовой каши.
— Вот это справедливо!
— Так и действуй, пан гетман!
— Чтобы к нам не лезли со своими вызувитами да униятами!
— Действуй, пан гетман, так, чтобы змеиное отродье не плодилось!
Внимательно выслушал казаков.
И позднее, уже у себя в шатре, нагнувшись над листом пергамента, где показаны были псе вражеские позиции, окопы и засады, с поименованном пушек и полков, почему-то забыть не мог этих слов: «Действуй, пан гетман, так, чтобы змеиное отродье не плодилось!» А змеиное отродье давало себя знать и здесь, под Слонигрудком. Вот Глух только вчера доложил: какие-то лиходеи в трех сотнях подрезали лошадям жилы на ногах. Поймали гадов, но этим причиненной беды не исправишь. На допросе признались — подосланы Потоцким. В полку у Пушкаря кто-то выкрал все запалы. А в селах и городах, уже взятых, находили фальшивые универсалы за его, Хмельницкого, подделанной подписью о том, что всех поляков, невзирая на пол и возраст, казаки должны уничтожать. Прямо из кожи лез враг. Господи! Да чему тут удивляться? Ведь это Игнатки Лойолы заповедь, вожака вызувитского отродья. Разве Ватикан когда-нибудь отказывался от нее?
Когда полковники и воеводы покинули шатер гетмана, он велел джуре Иванку привести из лесного родника свежей воды. Долго плескал ею на разгоряченное лицо. Крепко вытерся рушником и вышел из шатра. На темно-синем небе мерцали звезды. Семизвездный Воз клонился к востоку, и огнистый Сириус плыл в серебряном кольцо.
За темною громадой леса угадывался польский табор. Хмельницкий знал — сила там немалая, еще, может, и не с первого удара посчастливится ворваться в Слонигрудек. Но точно так же знал он, что рядом с ним, в одном ряду стоит непоколебимый союзник, побратим, который не предаст и не отступится, если неожиданно нахлынет беда, а если будет победа, то и она будет общей. Как много это значило, — он ощущал всем своим существом, и уже это одно рождало спокойствие и уверенность.
Пока там шведы раскачаются, пока король Ян-Казимир, который, как стало известно этим вечером, бежал в Силезию, приступит к новым действиям, важно было разбить кварцяное войско, чтобы оно больше не поднялось ни в этом году, ни в ближайшие несколько лет.
…И когда прискакал казак от Богуна с вестью о том, что его полк вышел в тыл Потоцкому, переправившись через пруды на плотах, и завязал бой на окраине Слони-грудка, Хмельницкий приказал трубить тревогу. И сразу предрассветная тишина наполнилась тяжелым топотом десятков тысяч ног, багряное зарево заколыхалось над лугами, и пушки грянули в таборе.
— Слава!
— Ура! — громово покатилось над траншеями.
Полки казаков и стрельцов двинулись в бой.
— Коли! — приказал Хмельницкий.
— Коня гетману! — крикнул Демьян Лисовец.
Из темени вынырнул казак, держа за повод коня. Хмельницкий неторопливым шагом подошел к аргамаку белой масти. Джура Иванко держал стремя. Гетман легко вскочил в седло, и мигом села на коней вся свита. Генеральный хорунжий Томиленко развернул прапор гетмана. Широкое полотнище из двух полос черного и желтого шелка с золотым крестом на древке взвилось над головами конников.
Со всех сторон окружали долину Слонигрудка казацкие и стрелецкие полки.
…Хмельницкому, Бутурлину и Трубецкому было хорошо видно со стены полуразрушенной крепостцы, только что захваченной стрельцами, как, развернувшись в две лавы, летела, будто на крыльях, казацкая конница, как высыпала из траншей с мушкетами и аркебузами в руках пехота, как, размахивая саблей, мчался галопом на бешеном своем жеребце полтавский полковник Мартын Пушкарь.
Из польского табора непрерывно били пушки. Вот уже засверкали на солнце латы рейтаров, гусарские шлемы и длинные мечи латников. Но за спиной у поляков, в самом Слонигрудке, все шире вставало зарево пожара. Тускло-багровые полосы огня поднимались в небосвод, и дым густо заклубился над городом.
Внизу, под стеной крепостцы, где стояли гетман и воевода со старшиной, строились чигиринцы. Они ожидали знака и с трудом сдерживали борзых застоявшихся коней. Когда с поля битвы появились первые телеги, везшие раненых, Хмельницкий, подсчитав казаков и стрельцов, лежавших на телегах, забеспокоился. Мелькнула мысль: как бы не побили там, в городе, богунцев, прежде чем главная баталия закончится успехом… С тревогой сказал о том Бутурлину.
