процентов в год, деньги оставались ценностью, как прежде. (Понадобится еще несколько лет, прежде чем лавина инфляции сокрушит экономику великой страны и поставит перед новыми испытаниями ее население.)
Революционизирование бюджета, превышение расходов над доходами не могло пройти бесследно: следовало найти средства для погашения государственной задолженности. Печатный станок давал один из способов, другим стали займы за рубежом. За короткий период, в течение двух лет после 1988 г., государственный долг СССР достиг невероятной (по меркам прежних времен) цифры – 70 миллиардов долларов.
Особо отметим этот момент – интернационалисты, пришедшие к власти вместе с Горбачевым, не только не боялись, но всячески стремились к созданию столь заметного и важного фактора взаимозависимости России с Западом, как займы. О западных займах Советскому Союзу специалисты-экономисты, политологи возобладавшей прозападной элиты говорили не как о бремени, не как о долге, который предстоит выплачивать грядущим поколениям, а как о символе веры Запада в Россию. Говорилось это буквально с восторгом. Убеждали в том, что человек, имеющий долг в 10 рублей – зависим, а имеющий долг в 10 миллиардов – независим. По крайней мере, зависим от кредитора в той же мере, что и кредитор от должника. Создать эту зависимость от Запада стало едва ли не заветной целью, сознательной стратегией группы экономистов, устремившихся в кремлевские коридоры, открытые для них Горбачевым.
2. Вторая программа, осуществленная Горбачевым в роковой для России 1988 г., была связана с надеждами финансово заинтересовать предприятия и добиться их эффективной самостоятельности. Эти экономисты давно считали марксизм пещерным учением и стремились ввести элемент независимого хозяйствования и конкурентной борьбы в формы социалистического хозяйствования. В критической части своего подхода эксперты были неоспоримы: нельзя регламентировать все в гигантской России, с ее одиннадцатью часовыми поясами. Если от Калининграда до Петропавловска-Камчатского каждое решение будет приниматься лишь с визой московских министерств, то все живое, связанное с собственной инициативой, отомрет на этих пространствах.
Что предлагалось взамен? Последовала серия предложений, которые в конечном счете были сведены в «Закон о государственных предприятиях». В ажиотажной обстановке 1988 г. этот закон в силу необоримого давления Генерального секретаря был предложен премьером Рыжковым и принят в качестве обязательного на всей территории страны. Идея была простой и не поддающейся критике: каждое предприятие, большое или малое, получало права распоряжения своим бюджетным фондом, не ожидая инструкции или реакции Москвы. Получение доступа к решению судьбы своего заводского бюджета должно было, по мысли реформаторов, привести к двум результатам – каждое предприятие постарается так начать строить свое производство, чтобы увеличить наличные фонды, самоокупаемость, стремление к налаживанию производства станет законом; каждое предприятие усилит инициативный поиск рынков, свяжется с наиболее удобными (а не навязываемыми из Москвы) субподрядчиками, почти автоматически оптимизируя внутри– и межрегиональные отношения производственников.
Так было задумано, но так не получилось. Можно сказать, что команда Горбачева, предлагая новую схему замены бюджетного декретирования бюджетной свободой предприятий, сделала ошибку психологического характера. Она надеялась на дальновидный расчет новых менеджеров более свободных предприятий, а получила (причем повсюду, от Москвы до самых до окраин) до унылости однообразный результат: освобожденные от принудительного ценообразования хозяйственники, во-первых, попросту увеличили волевым образом цены на свою продукцию; во-вторых, они стали искать не оптимальные связи с посредниками и сопроизводителями в рамках всего союза, а с местными руководителями, заменившими в данном случае союзных министров (директора не умели, не могли и не хотели брать ответственность лишь на себя).
С одной стороны, ослабла зависимость промышленности от энергичного критикуемого центра. С другой стороны, окрепла зависимость руководства предприятий (а, соответственно, и самих предприятий) от непосредственного политико-хозяйственного руководства – на районном, городском, областном уровне, на уровне краев и автономных республик и, главное, на уровне союзных республик, чьи столицы (а не Москва) стали защитниками производительной и непроизводительной промышленности.
Предоставленные себе, хозяйственники вышли из-под партийно-государственного контроля, сокрушив коммунистическую систему управления де-факто до того, как была продумана реальная альтернатива.
Следующее роковое решение касалось общей системы управления. В 1988 г. Горбачев пришел к выводу о необходимости радикального изменения управленческой системы. Прежняя основывалась на примате политической власти, реализуемой Коммунистической партией Советского Союза. В случае возникновения проблем в отношениях между предприятиями, они обращались в партийные инстанции. В зависимости от масштаба проблемы – в районные, городские, областные или республиканские комитеты партии. Если проблема выходила на межреспубликанский уровень, то арбитром становился Центральный комитет. Критически относясь к менеджеризму партократии, Горбачев решил нанести по ней решающий по важности удар. Довольно неожиданно для многих он объявил, что «дело партии – идеология», что вмешательство в производственный процесс чиновников от политики недопустимо, что лишенная партийного произвола экономическая машина огромной страны будет работать эффективнее. Профессионалы индустрии найдут общий язык между собой, им не нужно будет унижаться перед партийными бонзами. Те в свою очередь прекратят самодурство в сфере, где их решение основывается, в лучшем случае, на интуиции, в худшем – на непотизме.
Делу была придана большая общественная значимость. С санкции Генерального секретаря в масштабах все страны обсуждался вопрос, может ли нация содержать полтора миллиона паразитов – государственных чиновников, ничего не производящих, но определяющих из центра всю жизнедеятельность колоссального экономического организма. Второстепенные министерства были распущены в кратчайшие сроки, первостепенные резко сокращены. В пределах всего одного года численность служащих центральных министерств была сокращена с 1,7 млн. человек до 0,7 миллиона. Пропаганда сделала резкое сокращение управленческого аппарата и без того плохо управляемой страны неким триумфом рациональности над безумием брежневского непотизма и тупого администрирования. Даже нарождающаяся гласность не представила страниц своих изданий тем чиновникам, которые видели развал межрегионального сотрудничества вследствие фактического разгрома центра.
Нужно отметить, что первый же рабочий кризис в каждой из отраслей повел страну вразнос. Нервная система может быть очень плохой, но если ее отключить, останавливается и жизнедеятельность. Министерства, охватывавшие всю страну, совместно с партийным аппаратом представляли собой нервную систему государства. Резкое сокращение масштабов и функций министерств наряду с отключением партийного аппарата лишило Советский Союз той нервной системы, которая объединяла ее экономическое и иное пространство. Решающий шаг к распаду.
Ошибка колоссальных размеров дала себя знать сразу. Инерция многолетней практики не позволила директорскому корпусу и председателям колхозов немедленно двинуться собственным ходом, не считаясь с партнерами и соседями. Но первая же сложная производственная проблема не оставила экономическим руководителям особого выбора: советоваться со старшими партийными товарищами было уже невозможно – эти товарищи уже
