экспертам по контролю над вооружениями; именно они выдвигали свои собственные новые инициативы, которые Шеварднадзе затем лично предлагал американцам. После очевидного очередного прорыва он обращался к Горбачеву за одобрением – и только тогда представлял их официальным военным специалистам как уже свершившийся факт. Именно потому, что этот гамбит работал так часто и так удачно, высшие круги советских военных ненавидели Шеварднадзе».* * *
Окружающих удивляло одиночество М.С. Горбачева. Его жизнь протекала либо в сугубо официальной обстановке, либо исключительно в рамках его семьи. У него не было круга близких ему по духу людей, которые могли бы обеспечить связь (пусть даже призрачную) с широкой публикой, со страной, с народом. Более того: Горбачев попросту не терпел рядом талантливых людей. Он назначал на важнейшие посты людей третьего и пятого эшелона. По мере того, как его власть увядала, он развил в себе аллергию на всякого, кто мог бы блеснуть талантом более ярко, чем его пустословный словесный поток. В результате он приблизил Янаева, Яковлева и Павлова. Их неэффективность, их слабости способствовали его падению.
Супруга Раиса Максимовна была единственным близким другом, и хотя она обеспечивала ему психологический комфорт, который поддерживал его в условиях постоянного стресса, она не могла обеспечить ширину и глубину подлинного совета, который мог дать более широкий круг приближенных. Более того, справедливо, что такие сомнительные помощники, как Валерий Болдин, сохраняли свои позиции лишь поддержанием добрых отношений с Раисой, не пытаясь критически подойти к ее суждениям. М.С. Горбачев не мог вынести даже мысли о передаче своей власти кому бы то ни было. Размышляя над его путем, над судьбой человека с невероятной жизненной силой, превосходной памятью и оптимистическим темпераментом, следует сказать, что личностные факторы брали в нем верх над политической калькуляцией: Горбачев не желал делиться огнями рампы с талантливым коллегой. Он чувствовал себя уютно только рядом с молчаливыми или серыми помощниками – и это один из ключей, объясняющих его поражение.
На Горбачева чрезвычайно воздействовали толпы, преимущественно западные. Почему? Пытавшиеся разобраться сходились в том, что поведение советской толпы обычно невыразительно – если только толпа не настроена враждебно (тогда ее поведение будет даже слишком выразительно). Но Горбачев, именуемый на Западе «Горби», необыкновенно ценил общественное признание.
Как уже говорилось, Горбачев категорически не выносил критических оценок в свой адрес. В октябре 1989 года газета «Аргументы и факты» (детище Яковлева) в краткой статье отметила, что в стране Сахаров более популярен, чем Горбачев. И это в газете, чей тираж взмыл до 34 миллионов экземпляров. Генеральный секретарь был в ярости. 13 октября 1989 года всех главных редакторов вызвали «на ковер» в ЦК КПСС. Главному редактору «Аргументов и фактов» Старкову предложили пост редактора международного журнала в Праге или Бюллетеня Верховного Совета.
К всеобщему удивлению, сияющий Горбачев, неистребимо жаждущий признания, потратил во время визита в Вашингтон в 1990 г. пять часов драгоценного времени на получение пяти наград пяти (почти ничтожных) общественных организаций (Награда Альберта Эйнштейна, Медаль Свободы Франклина Делано Рузвельта, награда Мартина Лютера Кинга, награда за Ненасильственный мир, награда «Личность в истории») в те самые дни, когда он более всего был нужен в Кремле, где его соперник раскалывал горбачевский фронт. Горбачев проявил себя даже в метании подковы, за что в очередной раз был награжден к вящему своему удовольствию. Эту мишуру он фактически обменял на высшую власть, которую получил сравнительно легко.
Но у Горбачева была большая и мыслящая когорта отдаленных сторонников. Михаил Горбачев привел «прослойку» интеллигенции на капитанский мостик государственного корабля и ткнул пальцем в карту: куда плыть? В этой ситуации интеллигенция ощутила простор для политического маневра и самореализации. Этих людей (двух Яковлевых, Коротича и им подобных) тянуло к критической сенсационности. Они как бы забыли (или им помогли забыть?) о неком большем – о судьбе Отечества, об исторических судьбах народа, о будущем своего государства. У значительной части интеллигенции вызрело гиперкритическое отношение к породившему их общественному строю и вера в то, что политические реформы быстро возродят рынок – главный мотор лидирующего Запада.
Вызрело негативное восприятие патриотизма, гордости от принадлежности к своей стране. «Целились в самодержавие, а попали в Россию». Интеллигенция 1985 г. – дети самозабвенных героев войны, усмотрела в патриотизме лишь патриархальность и оправдание заскорузлости.
Те, кто усматривает в патриотизме реликт патриархального общества, просто плохо знает Запад – проявления национальных чувств и патриотизма французов, неистребимая верность англичан своей стране, стойкая направленность немецкого сознания на защиту национальных интересов, впечатляющая испанская гордость, повсеместная итальянская солидарность и наиболее впечатляющий – американский опыт: вывешивание государственного знамени на своих домах, пение государственного гимна перед началом сакрального действа в любом молитвенном доме, в церкви любого вероисповедания и т. п. Всюду в мире как непреложные условия жизнедеятельности существуют общественные проявления любви к стране своего языка, неба, хлеба и детства. И основная часть российской интеллигенции всегда соединяла в себе два начала – знание Запада и любовь к своему отечеству.
Экономические решения
Горбачева интересовала макроэкономика. Он верил в «заветное слово», в решающую часть цепи, в единственный верный путь. Его знакомая академик Ирина Заславская привела генсека в круг академических ученых – Леонида Абалкина и Олега Богомолова, отличавшихся критической оценкой в отношении затормозившей советской сверхцентрализованной экономики, и сиявших новым набором экономических идей. Новый Генеральный секретарь сразу же отверг концепцию развитого социализма, которая к тому времени оторвалась от жизни и превратилась в пропаганду успехов. Под его руководством была пересмотрена Программа КПСС и разработана ее новая редакция, утвержденная XXVII съездом КПСС (25 февраля – 6 марта 1986 г.). В отличие от Программы КПСС, принятой в 1961 г. на XXII съезде партии, новая редакция не предусматривала конкретных социально-экономических обязательств партии перед народом, окончательно сняла задачу непосредственного строительства коммунизма. Сам же коммунизм, характеризуемый как высокоорганизованное бесклассовое общество свободных и сознательных тружеников, предстал в новой редакции как идеал общественного устройства, а не достижимая реальность и был перенесен в неопределенно далекое будущее. Основной упор делался на планомерное и всестороннее совершенствование социализма на основе ускорения социально-экономического развития страны.
С апреля 1985 г. до лета 1987 г. ускорение было представлено в качестве новой концепции развития советского общества, с помощью которой руководство страны намеревалось преодолеть «застой» эпохи Брежнева.
