государства такое положение казалось свидетельством лишь реального сближения народов, взаимопроникновения и обогащения их культур. На самом же деле, наряду со всем этим возникали и очень серьезные противоречия, вылившиеся впоследствии в конфликты.
В одних республиках – прибалтийских, Грузии, Молдавии, на западе Украины – нарастающее присутствие русских воспринимали как намеренную русификацию и ассимиляцию. В других – преимущественно в мусульманских – поводом для недовольства было нетрадиционное для этих мест поведение приезжих. Русских обвиняли в пьянстве, сквернословии, непочтительном отношении к старшим по возрасту, русских женщин – в легкомыслии и распущенности. Кроме того, образовавшаяся к 60-м гг. национальная элита в лице бюрократии и интеллигенции видела в русских своих конкурентов и препятствие для реализации узконациональных интересов.
Важно отметить также, что отношение к местным русским часто распространялось на всю Россию, ее культуру и народ в целом, и, наоборот, недовольство политикой Москвы отражалось на отношении к русским землякам. Так, один из лидеров эстонских националистов, Т. Маде, в середине 80-х гг. открыто сформулировал такой подход: «Русские вольно или невольно являются орудием политики Центра».
* * *
Вопреки ожиданиям партийных идеологов, усиление многонациональности в союзных республиках далеко не всегда способствовало интеграции и по другим причинам. На первый взгляд, социальная структура союзных республик все больше напоминала российский образец, однако при ближайшем рассмотрении оказывалось, что разделение на социальные группы в большинстве республик происходит по строго национальному признаку. «Коренные» жители предпочитали традиционные виды хозяйственной деятельности – сельское хозяйство, сферу услуг, торговлю, велико было также их стремление к чиновничьим должностям, к командному положению в области науки, образования, искусства, в правоохранительной системе. Русские же, как правило, составляли основной костяк рабочего класса, инженерно-технических работников, то есть тех слоев, чей уровень жизни и социальный статус никогда не были особенно высоки, а в «застойные» годы вообще стремительно падали. Кроме того, в условиях нарастающего продовольственного дефицита очень большое значение приобретали связи с деревней, которых у большинства русских почти не было. Таким образом, объективные социальные различия ставили русских в большинстве национальных республик в положение граждан «второго сорта». Сложившаяся ситуация наводила республиканские элиты на вывод, что особенно церемониться с русскими совершенно не обязательно.
Как следствие этого, уже с конца 60-х гг. в ряде союзных республик наметилась тенденция к «выдавливанию» русских. Некоторые руководители республик стремились искусственно повысить долю представителей «своих» национальностей в населении республиканских столиц и крупных городов путем привлечения туда большого количества выходцев из сельских районов. Им давались преимущества в получении жилья, предоставлении подходящей работы, из них складывалась главная опора в проведении кадровой политики. В результате, например, доля азербайджанцев в населении Баку, столице Азербайджанской ССР, увеличилась с 40 % в 1969 г. до почти 70 % в 1985. Те же процессы, правда, с гораздо меньшим размахом происходили в других республиках Закавказья, а также в Средней Азии, в Молдавии.
Происшедшие демографические изменения наложили сильный отпечаток и на весь характер межнациональных отношений в этих республиках. Причем, необходимо отметить, что это коснулось не только русских, но и почти всех других «нетитульных» жителей республик. Гораздо острее обозначились культурные и социальные различия, возникла национальная обособленность. О том, что русским становилось все более неуютно в этой атмосфере, свидетельствует, например, тот факт, что национальность детей от смешанных браков с участием русских родители все чаще фиксируют как нерусскую. А главное, при любой открывшейся возможности русские стремятся возвратиться в Россию.
Центральные власти во главе с Брежневым, а затем Андроповым и Черненко совершенно не обращали внимания на эти болезненные для русских «издержки» национальной политики. Боязнь обидеть другие национальности, «недосолить» в уступчивости, должна была создать видимость деликатного отношения властей к национальному вопросу. На самом же деле все это попросту прикрывало нежелание и неспособность политиков «застоя» по-настоящему разобраться в национальных противоречиях, которых накопилось к тому времени сверх меры.
Реальными и давно требовавшими своего решения были, например, проблемы репрессированных народов. Крымские татары, советские немцы выступали за восстановление своих ликвидированных в годы Великой Отечественной войны автономий. Турки-месхетинцы, греки требовали разрешения возвратиться к местам прежнего жительства. Те же греки и немцы, а также евреи организовали общественное движение за право эмигрировать на «историческую родину».
Данный этап, в силу разных причин, совпал с нарастанием этнического самосознания у большинства народов СССР. Однако отсутствие должной реакции на это со стороны центральной власти, а также социально-экономический и идейный кризисы способствовали тому, что этот процесс стал выливаться в примитивный национализм, «ревность» народов друг к другу, увлечение иллюзиями относительно своего, отдельного «национального рая».
* * *
Именно в эти годы в среде интеллигенции укореняется «двоемыслие» – состояние внутреннего несогласия с идеологическими установками и с укладом жизни, который они порождали, при внешнем одобрении (или примирении) с действительностью, когда приходилось «говорить одно, думать другое, а делать – третье». Для многих уход в частную жизнь, означавший добровольное лишение возможности быстрого продвижения по службе и повышения уровня жизни, стал гражданской позицией.
Круг чтения и характер читательских предпочтений – яркая иллюстрация этого феномена. Художественной, учебной и детской литературы катастрофически не хватало. Несмотря на постоянный рост тиражей, рос и спрос на книги, и любое вызывавшее читательский интерес издание превращалось в «дефицит». Особенно это касалось издававшихся небольшими тиражами произведений авторов, которых публиковали мало и подвергали жесткой цензуре – стихов А.А. Ахматовой, М.И. Цветаевой, Б.Л. Пастернака, рассказов М.М. Зощенко, прозы М.А.Булгакова, А.П. Платонова. Тем не менее, их книги или машинописные копии текстов были во многих домашних библиотеках. Такие библиотеки собирались во многих советских семьях, в них непременно присутствовали собрания сочинений русских и советских писателей (М. Горький, В.В. Маяковский, А.Н. Толстой, М.А. Шолохов, К.Г. Паустовский были в числе самых читаемых советских классиков). Современные авторы печатались в «толстых» журналах, на которые очень трудно было оформить подписку, и за этими изданиями выстраивались читательские очереди в библиотеках. Среди зарубежных писателей наибольшим спросом пользовались Э. Хемингуэй, Э.М. Ремарк, Дж. Лондон, М. Твен, О. Генри, А. Труайя. Обсуждение прочитанных новинок было частью повседневной жизни, а цитаты из любимых произведений стали неотъемлемой частью речевого этикета близких по духу людей, способом узнавания «своих». Художественные вкусы и оценки формировали пространство общения и были своего рода пропуском в среду единомышленников.
Духовный климат конца 1970-х – начала 1980-х гг. отмечен ростом критических настроений в среде интеллигенции, которые усугублялись серьезными
