— Поздравляю с победой, сержант! Рад видеть вас здоровым и невредимым. Все, стало быть, обошлось благополучно?
— В основном, конечно, — ответил Лычагин, невесело улыбнувшись.
— А как Кайда, Прохоров, другие ребята?
— Кайда цел и невредим. Вон на клумбе дрыхнет, никак не проснется, — указал рукой Лычагин на матроса. Помолчав, со вздохом сказал: — А Ваня Прохоров погиб. Шестеро нас осталось…
— Имеете время рассказать?
— Найдется. Сейчас Лысов подойдет, Кайду разбудим.
Лычагин собрал своих автоматчиков в одной из комнат клуба. Здесь все напоминало о былом бое. Рамы выбиты, стены исковыряны осколками и пулями, на полу валяются стреляные гильзы, на всем толстый слой пыли. Лысов притащил откуда-то стол и стул.
— Садитесь, товарищ майор, вынимайте блокнот и записывайте наши похождения. Первое слово нашему командиру отделения.
Лычагин закурил и не спеша начал:
— Жарко пришлось с первой минуты, как высадились. Было так…
Говорил он медленно, растягивая слова, словно хотел, чтобы корреспондент записал все пережитое.
— Вы помните, пулеметный огонь прижал нас у самой кромки берега. Поблизости орал во всю глотку немецкий корректировщик. Мины и снаряды рвались все ближе и ближе. Засекли, одним словом, лежать нельзя, погибнем, как мухи. Мы перебежали в большую воронку от бомбы. Но и там нас обнаружил корректировщик, чтоб ему икалось на том свете. Мины стали рваться около воронки. Впереди проволочное заграждение, а на проволоке мины. Раздумывать долго нельзя. Ваня Прохоров говорит: «Рискну, братва». Вскочил и бросился к проволочному заграждению. Подбежал к нему — и тут взрыв, Ваню подбросило вверх. Мы — туда. Лежит Ваня бездыханный, но путь через минное поле очистился. Мы рванули в проход, образовавшийся после взрыва. Добежали до цемзавода, а потом от стены к стене, от камня до камня…
Кайда и Лысов изредка вставляли свои замечания. Закончив рассказывать, Лычагин с невеселой усмешкой заключил;
— Выкрутились, одним словом.
— Некоторым не довелось… — вздохнул Кайда.
Лычагин кинул на него хмурый взгляд, но ничего не сказал, а достал кисет и медленно принялся крутить цигарку.
Закурили все, кроме Уральцева. Курили молча, усиленно затягиваясь. Казалось, что в эти молчаливые секунды каждый из них вторично переживал боевые десантные дни и ночи. Уральцев понял их состояние и не нарушал молчания.
И в который раз Уральцев задался вопросом: какие слова должен он найти, чтобы читатели увидели этих моряков во всем величии их подвига? Когда пишешь, представляешь, как было, а на бумагу лезут и лезут стертые, как старая монета, фразы: «Действовали смело», «Дрались с врагом, не жалея жизни», «Геройски сражались».
В комнату вошли два сержанта. Глянув на них, Уральцев невольно улыбнулся. Один был длинный и тонкий, другой низкорослый, приземистый. У высокого вытянутое скуластое лицо, у низкорослого круглое, добродушное. Оба чему-то улыбались.
— Чего вы тут расселись? — весело прикрикнул приземистый сержант. — Командир роты приказал всем собраться у входа. Сейчас машины придут, в Геленджик двинемся. — Увидев Уральцева, смущенно сказал: — Извините, товарищ майор.
Лычагин встал, отбросил окурок и, кивнув в сторону вошедших, сказал Уральцеву:
— Нам пора. А это Кирилл Дибров и Владимир Сморжевский. Они водружали на вокзале флаг.
— Они? — обрадовался Уральцев. — Рад познакомиться.
Он назвал себя и попросил Диброва и Сморжевского рассказать, как это было. Информацию об этом он послал, но сейчас, когда встретился с теми, кто водружал флаг, ему захотелось узнать подробности.
— Извините, товарищ майор, — сказал Дибров, — но нам нужно ехать в Геленджик. Поедемте с нами, по дороге все расскажем.
Уральцев раздумывал недолго. Через несколько минут он сидел в машине вместе с куниковцами. Командир роты автоматчиков капитан-лейтенант Райкунов сел рядом с Уральцевым. У него смуглое лицо, веселые черные глаза, фуражка лихо сдвинута на ухо. Уральцеву вспомнилось, что Ботылев назвал его цыганом. Внешностью Райкунов действительно походил на цыгана, но тот же Ботылев сказал, что Райкунов русский, а цыганом его назвали товарищи за внешнее сходство и за веселый характер.
Всю дорогу до самого Геленджика автоматчики рассказывали о прошедших боях. Дорога была в выбоинах, машину трясло и бросало из стороны в сторону, но Уральцев все же умудрялся записывать в свой блокнот.
Около контрольно-пропускного пункта Уральцев распростился с куниковцами, а через несколько минут «проголосовал» попутному грузовику, идущему в Новороссийск.
Прибыв в Новороссийск, Уральцев пошел на вокзал, чтобы своими глазами увидеть следы пятисуточных боев роты автоматчиков в тылу врага.
Над зданием вокзала развевался новый флаг, не тот, истерзанный пулями, который водружал Сморжевский.
«А где тот? — задался вопросом Уральцев. — Сохранить бы следовало».
Более часа ходил он по тем местам, где воевала рота Райкунова, побывал в башнях элеватора, в клубе имени Маркова, в трансформаторной будке. Следы боев были свежи. В подвалах элеватора, где лежали раненые, густые лужи застывшей крови, окровавленные тряпки, на этажах стреляные гильзы от автоматов. Стены башен исковыряны снарядами. Около одной башни стоял подбитый немецкий танк. Уральцев взобрался на него, приподнял люк. В нос ударил тошнотворный запах разлагающегося тела. Уральцев увидел труп немецкого офицера.
Около речушки Цемесс, где поперек лежат два бревна, Уральцев увидел наших солдат, грузивших на машину трупы гитлеровцев.
В трансформаторной будке на стене кто-то нацарапал кинжалом: «Умрем, но не сдадимся». Уральцев подобрал с пола листок бумаги, придавленный обломком кирпича. На нем прочел: «Третьи сутки деремся в окружении. Боеприпасы на исходе. Нет воды, курева и еды. Бережем одну противотанковую гранату. Это на случай, если кончатся боеприпасы и к нам ворвутся гитлеровцы. Прощай, Родина. Кровь свою мы каплю за каплей…» Подписи не было.
«Чего же это Райкунов и ребята не сказали мне об этой записке?» — подумал Уральцев, пряча листок в карман.
Уральцеву захотелось побывать на Малой земле. Сейчас там тишина, людей нет.
Постояв в раздумье несколько минут, Уральцев огорченно вздохнул и зашагал дальше.
На контрольно-пропускном пункте дежурный офицер, когда Уральцев показал ему свое удостоверение, сказал:
— Вон видите автобус? Он через несколько минут пойдет в Анапу. Садитесь в него. Счастливого пути!
Глава пятая
1
Полковник Громов сидел над развернутой картой и комкал бороду.
В штабе все знали: если полковник так бесцеремонно обращается со своей бородой, то он зол — и в такие минуты лучше не заговаривать с ним. Начальник штаба майор Фоменко стоял около стола с удрученным видом.
На карте голубели, как жилки на натруженных руках, реки, паучьими сетями чернели дороги, а лиманы и озера походили на голубые кляксы. И этих лиманов, озер, плавней было так густо на карте, что казалось: кто-то нечаянно облил ее голубой краской.
— Голубая линия, черт бы ее…
Выругавшись, полковник перестал комкать бороду и перевел хмурый взгляд с карты на майора.
— Молчишь, начштаба, — ворчливо проговорил он. — Ну молчи, молчи…
Бригада Громова, вновь укомплектованная и обученная, третьи сутки вела ожесточенные бои в кубанских плавнях. Путь морским пехотинцам преграждал высокий курган, поросший терном. Обойти его невозможно. Справа и слева от него раскинулись непроходимые болота. Господствующий над местностью курган гитлеровцы сильно укрепили. На его вершине находились два дзота, связанные между собой траншеей, подход к нему был заминирован, опоясан проволочными заграждениями.
Первый штурм кургана не принес победы. Второй также окончился неудачей.
Вот почему сейчас полковник сидел над картой злой, проклиная Голубую линию.
Полковник Громов знал, что сейчас идут упорные бои за Новороссийск, в районе станицы Крымской, под Темрюком. А его бригаде выпала задача наступать через плавни. Кто-то же должен тут наступать. Все бы хорошо, если бы не этот проклятый курган. Откуда он взялся тут, в плавнях?
Неудачи никогда не обескураживали Громова, он лишь становился хмурым, неразговорчивым. Он ругался, ворчал, а в голове его зрели новые планы, варианты. А когда план созрел, к нему возвращалось спокойствие, тогда с ним можно разговаривать без риска быть оборванным на полуслове.
Вынув расческу, полковник стал расчесывать бороду. Майор чуть улыбнулся. Он знал все привычки командира бригады. Если тот пускает в ход расческу, стало быть, что-то решил.
— Почему они, как лесные клещи, вцепились в Таманский полуостров? — ни к кому не обращаясь, в раздумье произнес Громов. — Ведь все равно придется оставлять. Обстановка на фронтах говорит не в их пользу.
