class="empty-line"/>
Директор завода решил, что ни к чему ругать начальника сборки. Но заместитель парторга Якимцев, дежуривший этой ночью в парткоме, не мог так оставить дела: надо проучить Леонова в назидание другим, надо поквитаться за первое их столкновение в начале зимы.
В партком Николай шел с неохотою, уже заранее предвидя разговор с Якимцевым. Конечно, будет говорить об отсутствии дисциплины, о подрыве авторитета руководителя.
Якимцев встретил Николая, казалось, радушнее, чем можно было предполагать. Он широко шагнул к нему, протянул руку, поздравил с перевыполнением плана, отошел, поправил ремень гимнастерки и, все еще улыбаясь, сказал:
— А теперь о деле поговорим.
Николай хотел пошутить: разве до сих пор они говорили не о деле? Разве перевыполнение плана это не дело? Но промолчал.
— Ты, конечно, знаешь, зачем я тебя пригласил? — Улыбка сбежала с лица Якимцева.
— Нет, не знаю.
— Так вот, — Якимцев еще раз поправил ремень гимнастерки, собрав ее сзади в складки, обдернув и посмотрев на кончики начищенных сапог. — Дело делом, а нехорошо производственную дисциплину нарушать. Нехорошо, брат, ронять авторитет командира. Даже если разобраться, то это и делу не очень помогло. Ну, предположим, ты выпустил один танк. Это сегодня. А завтра что? А завтра, если трудно придется, рабочие скажут: пусть начальник танки выпускает, он это умеет, доказал недавно. И вообще — слушать перестанут. Так?
— Фронту помогаю, — усмехнулся Николай, — бью врага.
— Напрасно смеешься, Леонов! Напрасно кощунствуешь. Фронтовики жизни своей не щадят…
— У нас два фронта, — спокойно ответил Николай. — Один — там, а другой — здесь. И какой тяжелее — еще неизвестно.
— Так-так, — ехидно поощрял его Якимцев.
— Вот тебе и так! У солдата цель одна: врага убить, а самому живым остаться. Не смог убить сегодня — убьет завтра, у него точного задания на каждый день нету. У него война не рассчитана на какой-то определенный срок. Ведь мы с тобой, скажи откровенно, не думали, что так дело затянется. В первый день войны не думали мы этого. А у рабочего, у нас с тобой, задание на каждый день: сделать столько-то танков, а не сделаешь, тебе тут сразу и отвечать за это. И не имеешь ты права не сделать того, что как раз солдату и нужно! И разные, скажу тебе, у человека бывают дни, а все равно должен, радостно тебе или горько. Сами фронтовики лучше нас все это понимают.
— Верно ты говоришь. Факты бесспорные приводить, а выводы из них делаешь совершенно неправильные. Ты вдумайся только в то, что говоришь, — сказал Якимцев медленно и, помолчав, как перед чем-то особенно важным, добавил: — Ты ведь умаляешь героизм солдата, героизм бойца Красной Армии, того бойца, который действительно не щадит жизни ради отечества, ради тебя. За такие слова, может, и на парткоме вопрос ставить надо…
— Так ты поставь.
Они не заметили, что дверь была распахнута и на пороге стоял парторг. Он прислушивался к их разговору, стараясь понять, в чем дело, и заранее улыбаясь, ибо знал, что эти люди, сойдясь друг с другом, могут спорить по самым пустякам, и все это — Якимцев.
— Что тут у вас? — спросил Кузнецов громко и, не дожидаясь ответа, подошел к шкафу, где сам когда-то вколотил гвоздь, и повесил шинель. — Еще не ложились сегодня? Так что тут? О чем спорите?
— Обвинение мне предъявляет.
— В чем ты его обвиняешь?
— Не обвиняю, а говорю, что нельзя умалять труд солдата. Он тут сравнивает себя…
— Не себя!
— Ну, рабочего, — с бойцами.
— Сравнивает? И правильно делает.
— Это так, правильно. Только в чью сторону перевес?
— А ни в чью, — сказал Кузнецов, уже догадываясь, в чем суть их спора, и приглаживая редкие волосы. Видно было, что он не хочет говорить на эту тему. Но и не решить этого вопроса для них, для этих людей, тоже не может. — Ни в чью. Можете мне поверить. Я ведь в гражданской участвовал, кое-что видел. Тяжело и тем и другим. Только там еще о жизни думать приходится. А славу нечего делать. Война кончится, тогда и видно будет, кому больше досталось. А пока о солдате не забывайте, чтобы уж до конца долг свой выполнить.
— Дело не в этом. Дело тут в принципе. Сегодня ведь он за слесаря работал, — как бы оправдываясь, отвечал Якимцев.
— Иногда и это нужно, — сказал Кузнецов.
— Не спорю, пусть нужно. Но зачем тогда о своих прямых обязанностях забывать?
Николай удивленно взглянул на Якимцева.
— Да. Вместо того чтобы самому наблюдать за работой, он возложил на мастеров обязанность два раза в день…
— Не два раза в день, а через каждые два часа! — сердито сказал Николай, догадываясь, о чем хочет говорить Якимцев.
— Тем более, через каждые два часа ему рапортички подавать. Бюрократизм развел, людей от дела отрывает. Мог бы сам сходить и посмотреть.
Кузнецов шагал из угла в угол, очевидно раздумывая, что сказать, и потом тихо, словно читая по книге или самому себе, точно один был в комнате, сказал:
— Партия учит руководящих работников подводить итоги своей работы за каждый день: почаще и посерьезнее вникать в результаты своей деятельности.
Якимцев хотел что-то сказать, но парторг продолжал:
— Хорошая привычка, выработать ее надо всем, надо, чтобы каждый день…
— Каждый день, но не десять раз на день, как Леонов. А потом ведь — самому надо, а не других заставлять бумажки писать, бюрократничать. Где это сказано, в какой инструкции, чтобы давать сводки такие?
— Где это сказано?! — усмехнулся Николай. — Вот он весь тут. Надо, чтобы где-то сказано было. Без этого нельзя.
Ему так и хотелось обозвать Якимцева начетчиком, как в прошлый раз. Он посмотрел на парторга, и тот, чуть заметно, словно поощряя, улыбнулся. И Николай хотел уже было сказать то, что думал о Якимцеве, но вдруг подмигнул парторгу:
— Конечно, у Маркса об этом не сказано.
Кузнецов засмеялся. Смеясь, он запрокинул голову и показал свои большие, словно глядящие ноздри.
— Не спорьте, — примирительно заговорил он. — Мало ли чего не было сказано вчера или чего не было сделано. Если это полезно сегодня, то нужно сделать, независимо ни от чего, не оглядываясь. Инициативу не запретишь, Якимцев. Это понимать надо. А теперь, сынки, вам спать пора. Идите…
Николай стал прощаться и взялся за ручку двери. Якимцев отвернулся к окну, где давно уже светились тусклые краски рассвета. От них тянуло холодком.
Кузнецов подошел к Якимцеву, взял по-отечески за плечо.
— Нет уж, вместе идите, вместе. Я же сказал.
— Потолковать надо, — запротестовал Якимцев.
— Выспишься — тогда приходи, расскажешь. Подожди его, Леонов.
Он посмотрел, как Якимцев надевает пальто, подтолкнул его
